Следователь переглянулся с прокурором.

– Видите ли, доктор, ваше объяснение было бы весьма правдоподобным, если бы оно, простите, не было столь… неподходящим для данного случая. Вы говорите, что он, почувствовав удушье, стал рвать ворот рубашки, царапать шею. Но взгляните: воротник ночной рубашки Фохта расстегнут, отнюдь не разорван и даже не смят. Очевидно, покойный не прикасался руками к нему. Кроме того, и это главное: если бы Фохт сам упал, в агонии или в смерти, навзничь, на спину, то он должен бы скорее всего разбить себе затылок, голову. Вы видите: он лежит лицом кверху. Каким же образом человек, падающий навзничь, может получить от падения ссадины под бровями? Или у него брови на затылке?..

– Он мог удариться лицом… – пробормотал сконфуженный доктор.

– Нет, не мог, – ответил следователь. – Посмотрите: между кроватью и столом, то есть на том пространстве, на котором лежит несчастный Фохт, не находится ни одного предмета, о который он мог бы удариться. Эх, простите меня, доктор, не в укор, а так вам скажу: плохо у вас проходят судебную медицину. Мы, юристы, куда более сведущие в этой области, потому что практика лучше всяких теорий учит распознавать психологию трупа.

Немедленно отправив труп Фохта в медико-хирургическую академию для вскрытия, приступили к предварительному дознанию.

Трагическое происшествие в комнате Фохта всполошило весь муравейник – меблированные комнаты. В узком коридоре, темном, тускло освещенном крохотной керосиновой лампой, толпились в страхе, испуге и смятении аборигены этого логовища.

Первой для допроса была приглашена – за отсутствием самой содержательницы меблированных комнат – ее сестра, мещанка Евдокия Григорьева. На вопросы властей она дала подробные сведения обо всех жильцах. Тут была и целая пестрая галерея типов полуинтеллигентного Петербурга в лице его типичных представителей, тех скромных по средствам, но гордых по духу и претензиям людей, которые, ютясь в комнатах, с какой-то больной страстностью разыгрывают из себя «благородных нищих».

– У нас разные господа живут, – тараторила мещанка Григорьева, сестра своей «знаменитой» сестры – содержательницы меблированных комнат. – В номере пятом – барышня одна. Хорошая барышня! Все книжки читает, романы, да конфетки жует… К ней дядюшка в гости ходит. Такой солидный, важный господин, седой, с огромной золотой цепочкой на животике. В номере шестом – капитан один, отставной… Тот все ром ямайский пьет. Выпьет и кричит: «Я со всеми севастопольскими генералами ром ямайский пил! Смирно, шантрапа!» В номере седьмом проживает Иван Малинин. Бедствует, бедненький, а у его, слышь, опекуна аль попечителя большие деньги водятся… В том же номере чиновник, отставной губернский секретарь Александр Платонович Померанцев. Ну, уж этот господин – совсем непутевый. До того допился, что со службы прогнали, совсем обнищал. И одеть-то нечего… Конфузно сказать, а только и брючонок не имел. Бывало, кричит: «Эй, самовар!» А идти к нему боязно: он-то ведь без штанов, родненький…