В настоящей статье мы уделим основное внимание авторам азиатского потока, поскольку сведения о них крайне скудны, а имеющиеся зачастую сильно искажены и недостоверны: Игорю Романовичу Бухбиндеру (1911–1983), Василию Бетехтину (1951–1987) и Ю. В. Богомольцу[698]. Структура подачи материала проста: вначале приводится (с небольшими сокращениями) текст Андреева, опубликованный в шестом номере альманаха, затем он комментируется автором данной статьи.

1. История издания От редакции

1. История издания

От редакции

Альманах «Майя» созидался по замысловатому узору пути (не поскромничаю) моего возвращения со второй родины на первую, из Азии в Россию (Фрунзе (Бишкек) – Псков – Петербург). Поступив в 1976 г. на филологический фак<уль-тет> Кирг<изского> гос<ударственного> университета, я познакомился с участниками местных лит. объединений Вас. Бетехтиным, И. Бухбиндером, Ю. Богомольцем, А. Соколовым (Нестеровым)[699] и др., которые позже стали публиковаться в альманахе, а Соколов стал активным созидателем его и редактором. Будучи отчисленным с 3-го курса с правом восстановления через год, но не восстановленным, – в 1979 я уехал в родной Псков к бабушке, спасаясь от призыва в армию и в расчете на восстановление в пединституте. Провалявшись с неделю с книжками на кровати, понял, что пора бы найти друзей, и так случилось, что они нашлись буквально за день – среди них узнал и Евгения Шешолина, с чьими стихами успел ознакомиться до его появления и под чьим знаком выпускается этот номер, чью помощь ныне возможно ощутить лишь из трансцендентного… Выяснилось, что Евгений знаком с известным по «голосам» Олегом Охапкиным, и когда мы поехали к Олегу в Питер, идея альманаха уже жила. Олег был тогда на взлете, пламенно читал стихи и погружал нас в литературную питерскую бывальщину, мы славно выпивали в закатном Петергофе, жарили шашлыки и веселились вовсю – то было одним из драгоценнейших воспоминаний нашей с Женей юности позже всю дружественную жизнь: зелень, озакаченные волны, валуны, растворяющиеся к Кронштадту… После разговора с Олегом идея альманаха окончательно окрепла в нас – была обещана поддержка Сев<ерной> Пальмиры и переброска номера за кордон. И поехал я в Азию – поговорить с прежними знакомцами и, так выпадало, прежде всего с Соколовым как казавшимся наиболее энергичным и заинтересованным, с ним мы и приступили к сбору материалов для альманаха. Игорь Бухбиндер, когда-то выгнанный из Новосибирского ВУЗа с факультета языков за участие в самиздатовском «Голубом экспрессе» («школа Маковского» и, кажется, не без знакомства с В. Делоне) и сплотивший вокруг себя творческую молодежь г. Фрунзе, с опаской, но дал стихи. Ими и открывается номер первый, не без символики «глашатая поколения». <…> Не отказались от участия и В. Бетехтин с Ю. Богомольцем. И вот, с А. Соколовым и текстами весной 1980-го мы прибыли на Псковщину, на ст<анцию> Изоча Невельского р<айо>на, где учительствовал Е. Шешолин. Из псковского круга в номер стихи дала Татьяна Николаева (Нейник), а еще от Охапкина мы имели, кроме стихов самого Олега, стихи Б. Куприянова и, распределив, кто что будет распечатывать, приступили к работе. В мае 1980 первый номер альманаха «Майя» был готов. Числом в 6 экземпляров, один из которых, первый, Охапкин благополучно переправил А. Кузминскому в Штаты (в нем опечаток уже не исправить). Начались годы истории его и наивных наших надежд. В те милые, юные, «застойные» годы власть предержащим независимое (тем паче апеллирующее к «врагу-Западу») творчество представлялось опасным (зарубежное радио что-то там о нас упомянуло, а Кузминский вроде бы опубликовал), и гэбистский «глазок-смотрок» прильнул с более пристальным прицелом к нашей компании. Неким «материалом» они уже обладали, так что информация первого добровольного стукача, прознавшего об альманахе, говорят, не дала им ничего нового (так он и бродит по-прежнему в Пскове, не принятый на службу бывший лидер и поэтаст). Итак, машина уже работала. Удивительно, право, скольким рвением нужно было обладать и за это получать денежки, если на первом допросе в Комитете по одной жизни в Киргизии и странно известных подробностях жизни там я вынужден был что-нибудь отвечать на 84 (кажется) аккуратно заготовленных на машинке вопроса! Происходило это осенью 1981-го, перед свадьбой, которую они пытались расстроить, уже посадили во Фрунзе Ю. Богомольца (провокационно, «за спекуляцию», на 5 лет, которые он отбыл от звонка до звонка), хотя тот и был всегда немного «со стороны», активного участия в создании «Майи» не принимал. Однако поначалу его дело вел Комитет, пытались даже «заслать» для выяснения «каналов передачи на Запад» в Питер к Охапкину. <…> Тою же осенью, еще раньше меня, допрашивали во Фрунзе Соколова. Никто из нас не избежал предложения сотрудничать. Вспоминаю с усмешкой, как пыхтел и краснел мой «куратор». <…> А у Олега Охапкина в это время был тоже серьезный вираж: дело «Общины», сажали В. Пореша – о «Майе» вопрошали лишь попутно. Доучиваться мне стало как-то тесновато, а армия уже не грозила, последним же напутствием на последнем допросе было: «Еще одна информация или номер на Западе – будете иметь бледный вид». И вернул<и> мне «многострадальный» наш номер, что отсылался ими «на проверку» аж в Москву. То был еще номер «чистого искусства», второй же, с «опасными» вкраплениями, я им не давал. Что ж, наш с псковскими друзьями круга «Майи» «бледный вид» осуществился ими лишь в 1983 году – провокация на тему «сопротивление властям»: мне три «химии» – и дальнейшие психиатрические приключения после побега на Восток. Одним словом, «Майя» захиревала, все материалы постепенно перешли к «а-динамичному» Соколову, как бы и ранее отодвигаемый нашим «мессианизмом» чуточку в сторону Е. Шешолин и сам несколько поостыл к предприятию, словно увидев его бесперспективность при опасности, к тому же тогда еще не теряя надежд издаваться официально. Издание третьего номера едва ли не намеренно затягивалось, покуда сидел Богомолец и посиживал я, да и не все читатели были в сборе, а к оставшимся подкрадывались неугомонные нивелировщики культуры. «Майя» превращалась в почти что миф о себе, подкрадывавшиеся и ранее, стали явными мировоззренческие расхождения участников, кто и вообще отстранился, Бухбиндер умер, – восседая в одиночестве с текстами третьего номера, Соколов утверждался в верности лишь своего взгляда и отбора, вдобавок еще и, как он выражается, «компилируя» в чем-то не устраивавшие его тексты – без согласия авторов – а когда я освободился, спор наш поднялся над пропастью разрыва, что со временем и произошло, № 3 вышел в 1986-м, а в 4-м (1987) Соколов уже не участвовал. Мне не хочется ничего худого сказать о нем как человеке, поэт же он едва ли не гениальный. «Майя» обязана ему во многом и культурой печати, и пристальной корректурой, хотя опечатки всё же случаются. Но (пусть!) гениальность Соколова в человеческом плане дала крен в сторону «непогрешимости вкуса», он уверовал, что только так он способен верно отбирать материалы, править их, если что не так, ни у кого не спросись, вообще в одиночку вести альманах. Это убеждение в нем пребывает доныне, вся последующая наша с Женей работа над альманахом им яростно критиковалась, а ныне мы, похоже, навсегда далеки друг от друга. Несмотря на печальные сии обстоятельства, Евгений и я издали и 4-й, избрали из предыдущих стихи для пятого (избранного за 10 лет). Который я и доводил до конца в уже во мрачной тени Жениного убийства в апреле 1990 года.