Прежде всего следует отметить, что даже благорасположенные к стилю письма Андреева знакомые отмечали его «высокопарный» и одновременно прыгающий с пятого на десятое слог изложения своих мыслей[700]. Само по себе это не преступление, но когда из-за этого искажаются хронологические рамки происходящего, приходится вносить коррективы.

Начнем с Охапкина, у которого, согласно статье Андреева, «в это время был тоже серьезный вираж: дело “Общины”». Речь идет об осени 1981 года, однако упомянутое дело началось обысками (в т. ч. и у Охапкина) 1 августа 1979 года, закончилось же судом над В. Ю. Порешем, проходившим с 23 по 25 апреля 1980 года. Таким образом, в 1981 году Охапкина по делу Пореша допрашивать – а, следовательно, и задавать «попутные» вопросы про «Майю» – уже не могли. Другое дело, что визит инициаторов альманаха в Ленинград и их встреча с Охапкиным, на которой им была «обещана поддержка Сев. Пальмиры», действительно произошли в разгар допросов по делу «Общины» осенью 1979 года. Но «Майя» тогда только еще затевалась, и никаких вопросов об альманахе следствие Охапкину задавать еще не могло. Тем самым вопрос о том, вызывали ли Охапкина в КГБ из-за «Майи» как минимум требует уточнения.

Републикация «Майи» № 1 в АГЛ состоялась в два этапа. В «петербургском» томе 4Б, выпущенном в 1983 году, полностью даны лишь справки о поэтах-участниках, а стихи опубликованы – в соответствии с заявленным содержанием тома – только петербуржцев Охапкина и Куприянова[701]. Остальным, «провинциальным», авторам «Майи» пришлось ждать своего «провинциального» тома ЗА, который вышел в соответствии с причудливым планом издания АГЛ лишь в 1986 году[702].

Эта деталь важна прежде всего потому, что ставит под большой вопрос связь тех репрессивных мер, которым подверглись участники первого номера, с появлением и публикацией альманаха на западе. Осенью 1981 года, когда допрашивали Андреева и уже посадили («за спекуляцию» популярным тогда мумиё) Богомольца, упомянутые тома 4Б и ЗА были лишь в проекте. Да и сам Андреев признается в том, что не знает, когда точно была опубликована «Майя» в АГЛ и когда Кузьминский выступал по радио, вещавшему на Союз; фамилию самого Кузьминского, как видим, даже в 1993 году он пишет без мягкого знака и придумывает ему инициал «А.» (в другом месте инициал расшифрован – Алексей). Всё это позволяет снять с Кузьминского моральную ответственность за преследование КГБ молодых поэтов – оно началось независимо от его антологии и гораздо раньше.

Снимем с Кузьминского и моральную ответственность за явно завышенную оценку: «“Три псковича” Олега Охапкина – обернулись мощнейшим и интереснейшим литературным содружеством (не группой!), из всех, что я наблюдал в последние 20 лет» [АГЛ 4Б: 143], – объяснявшуюся, скорее, поразившим Кузьминского самим фактом наличия в «провинции» сколько-нибудь пристойных поэтических сил, которые к тому же существенно пополнили «провинциальный» том, закрыв некоторые географические дыры в его содержании.