Помимо частных вопросов, четырехтомное произведение также содержит мировоззренческие скрепы автора. В первую очередь это «распространение свободы и закона, защита прав личности, подчинение Государства фундаментальным и моральным установкам сознательного общества». «Я презираю тиранию в любом обличье и в любом месте, где бы и как бы она ни появилась», – сказал Черчилль Морису Эшли в апреле 1939 года. Незадолго до этого, в начале января, он дал интервью New Statesman and Nation, в котором среди прочего упомянул основные законодательные акты Британии: Великую хартию вольностей, Хабеас корпус и Петицию о праве. Без этих документов, заявил Черчилль, отдельный гражданин до сих пор зависел бы от «благосклонности официальной власти и оставался уязвим для слежки, а также предательства, в том числе в собственном доме». Это интервью совпало с периодом работы над описанием истории разработки, принятия и борьбы за эти документы. В то время как некоторые историки низводили Великую хартию вольностей до «длинного перечня привилегий дворянству за счет государства», решающего мелкие и чисто технические вопросы взаимоотношения монарха и баронов, Черчилль считал основной заслугой и ключевым посылом Хартии верховенство закона. Хартия устанавливала, что отныне закон должен соблюдаться всеми, в том числе сувереном: Rex non debet esse sub homine, sed sub Deo et lege[48]. Хартия стала «незыблемым свидетельством того, что власть Короны не абсолютна» и «король связан законом». «Иными словами, – объяснял Черчилль, – единоличное правление со всеми его скрытыми возможностями для угнетения и деспотии не должно допускаться»; «правительство должно означать нечто большее, чем самоуправство кого-либо, а закон должен стоять даже выше короля».

Одновременно с Хартией вольностей и прочими законодательными актами вторым важнейшим институтом, определившим, по мнению Черчилля, британское общество, стал парламент. Еще в годы Первой мировой войны, покидая зал заседаний Палаты общин, Черчилль сказал одному из своих коллег: «Посмотри на это небольшое помещение, оно разительно отличает нас и Германию. Благодаря ему мы кое-как достигнем успеха, в то время как выдающаяся эффективность немцев в условиях отсутствия парламента приведет Германию к окончательной катастрофе». Считая, что основная ценность парламента состоит в ограничении наряду с законами власти короля, Черчилль уделяет много места его становлению. Он показал, как развивался парламентский институт, который первоначально зародился как орган для обсуждений (от фр. parler – говорить), а со временем стал обретать дополнительные функции регулирования законодательства с расширением своей представительской платформы, чтобы в итоге предложить «вместо своевольного деспотизма короля» «негубительную анархию феодального сепаратизма, а систему сдержек и противовесов, которая позволяла согласовывать действия с монархией и препятствовала извращению сути королевской власти тираном или глупцом»{453}.