Признание важности институтов не мешало Черчиллю оставаться сторонником «доктрины индивидуализма», подразумевавшей, что массивная колесница истории приводится в движение исключительно великими представителями своих поколений. Из 102 глав, на которые разбит текст тетралогии, 29 названы в честь основных участников многовековой летописи. Произведение изобилует отсылками на превосходство индивидуального начала: «Мы видим, сколь многое зависит от личности монарха» или «власть великого человека создает порядок из бесконечных конфликтов и противоречий и как отсутствие таких людей оборачивается для страны безмерными страданиями». Как правило, упоминая ту или иную персону, Черчилль подчеркивает ее достижения вопреки общему ходу событий. Тем самым демонстрируется свобода выдающихся людей от условностей принятого фарватера развития общественных процессов. Они действуют вопреки им, устанавливая свои правила и добиваясь результатов, недоступных обывателям. Черчилль показывает, как одна сильная личность способна менять направление истории, определять будущее современников, идти наперекор общественному мнению и достигать успехов, немыслимых и невозможных для большинства. При этом Черчилль, как политик, понимал, что, несмотря на все достижения, успехи и свершения, которые яркой вереницей тянутся за той или иной личностью, привлекая внимание современников и историков, сами творцы истории не могут похвастаться владением ситуации. «Победа, как правило, неуловима, – заметил наш герой во время одного из выступлений в Палате общин в 1941 году. – Случайности происходят. Ошибки допускаются. Порой правильные предпосылки приводят к просчетам, а неправильное представление – к верным выводам. Война слишком трудна, особенно для тех, кто принимает в ней участие или пытается ею управлять»{454}.

Черчилль вообще не обольщался насчет человеческой природы. Описывая, как во время раскопок в деревне Сванскомб, графство Кент, в 1935–1936 и 1955 году были обнаружены три фрагмента человеческого черепа (предположительно молодой женщины), и замечая, что биологи находят в найденных фрагментах важные отличия от строения черепа современного человека, он добавлял: «Нет никаких оснований полагать, что этот далекий палеолитический предок не был способен на все те преступления и глупости, которые во все времена ассоциировались с человеческим родом». При этом, описывая ужасы былых времен, Черчилль не пытается обелить свою эпоху. Наоборот, продолжая свои рассуждения из «Мальборо», он показывал, что современное общество, несмотря на рост образованности и научно-технический прогресс, уступает в части морали прошлым эпохам. В отличие от ушедших времен, отмечает автор, «в современных конфликтах и революциях епископов и архиепископов массово отправляли в концлагеря и убивали выстрелом в затылок». «Какое право имеем мы заявлять о превосходстве нашей цивилизации над обществом времен Генриха II?» – спрашивает Черчилль. Его вердикт нетерпим, мрачен и строг: «Мы все глубже погружаемся в варварство, потому что терпим это в силу моральной летаргии и прикрываем лоском научного комфорта». «Мир был бы лучше, если бы его населяли только животные», – заметил Черчилль своему другу Уолтеру Грабнеру, наблюдая за любимыми черными лебедями, один из которых пал жертвой лисицы. В последние годы жизни для нашего героя вообще были характерны мрачные настроения. Они распространялись как на его время («Я рад, что мне не суждено прожить жизнь снова, сегодня наблюдается ужасная деградация стандартов»), так и на его современников («Люди либо слишком низменны, либо слишком глупы, чтобы справиться с новыми вызовами»). Распространялись они и на перспективы цивилизации в целом. Возведенная в ранг государственной политики по обе стороны «железного занавеса» манипуляция общественным мнением с целью посеять вражду между людьми разных стран не способствовала снятию напряженности. «Если миллионы людей в одной стране учатся ненавидеть миллионы людей в другой, жди беды», – негодовал Черчилль{455}.