Председательство в Союзе было Блоку ненужно, но его явно обидели, а он был в эти месяцы раздражен и мнителен и уже плохо себя чувствовал. Его стали все больше сердить и стихи Гумилева, и особенно его педагогика, в которой Блок (впрочем, не он один) видел конвейерное производство литературных ремесленников. В результате в конце весны из-под пера уже больного поэта вышла известная статья “Без божества, без вдохновенья”, в которой старые претензии к акмеизму высказывались в довольно истеричной и путаной форме. Пафос статьи сводился, по существу, к отрицанию автономии искусства, и благодаря этому она часто и обильно цитировалась в советских учебниках, став орудием той самой “черни”, тех “чиновников”, о которых Блок несколькими месяцами раньше, 11 февраля 1921 года, с таким гневом говорил в речи “О назначении поэта”. При жизни Блока статья, однако, не увидела света, и отчасти в этом оказался виноват Ходасевич.

Как известно, между январем и маем 1921 года произошло немало событий. Прежде всего – Кронштадтское восстание, когда одни петербургские интеллигенты ждали освобождения из рук еще недавно ненавистной “матросни”, другие же просто со страхом слушали, как колотят по льду артиллерийские снаряды; когда Гумилев, уже несколько месяцев участвовавший в подпольной группе Таганцева, ходил агитировать в пользу повстанцев в рабочие районы, обрядившись в поношенное рыжее пальтишко, белую шапочку конькобежца и валенки (он полагал, что подобный костюм “внушит рабочим массам доверие”). Затем – введение НЭПа, положившее конец голоду и давшее надежду на оживление издательской жизни (проявлением которого стало, в частности, переиздание “Путем зерна”). В этой обстановке был задуман журнал “Литературная газета”, в редакцию которого вошли Аким Волынский, Евгений Замятин, Корней Чуковский и Александр Тихонов. Именно для этого издания предназначалась статья Блока. Но журнал был запрещен по приказу Зиновьева прежде, чем вышел первый номер. Одним из материалов, вызвавших возмущение петроградского вождя, стала заметка Ходасевича “Памяти предка”, посвященная пушкинско-дельвиговской “Литературной газете” и содержащая прозрачные политические аллюзии:

Во дни Николая Первого, когда одни из писателей были уже удавлены на виселице, другие сосланы, третьи изнывали в силках официального покровительства ‹…› когда писателю приходилось становиться чиновником, чтобы не быть заподозренным в крамоле, – в те проклятые времена несколько писателей, состоящих на замечании у правительства, вздумали издавать газету, которой цель заключалась в том, чтобы казенным литературным мнениям, пристрастным оценкам, доносам и невежеству Булгариных, хотя бы в области узколитературной ‹…› противопоставить придавленное цензурой, но все-таки независимое и неподкупное мнение[452].