Прощаясь с Гумилевым, Ходасевич договорился, что оставит у того кое-какие вещи на сохранение. Но когда под утро он подошел к гумилевской комнате, на стук его никто не отозвался. В столовой он узнал от прислуги, что ночью, через час или два после его ухода, Гумилева арестовали.

Так выглядит эта история в изложении Ходасевича. Однако Гумилева арестовали вечером 3 августа. Кроме того, в деле Гумилева сохранилась расписка такого содержания: “Анне Николаевне на сохранение. С приветом В. Ходасевич”. Возможно, она свидетельствует о том, что разговор с Гумилевым происходил 2 августа – за день до ареста Николая Степановича, и вещи на сохранение Анне Николаевне Гумилевой Ходасевич все-таки оставил. А может быть, Ходасевичи выехали из Петрограда не 3, а 4 августа. Какая-то деформация в воспоминаниях Ходасевича (выглядящих слишком “литературно”) присутствует. В любом случае он не был последним человеком, видевшим Гумилева на свободе: незадолго до прихода чекистов вернулась жена, и Николая Степановича арестовали при ней.

Но неожиданный долгий разговор с Гумилевым, которому предстояло (в этот день или на следующий – неважно) отправиться на смерть, несомненно, имел место. И он оказался залогом иной связующей нити между судьбами двух поэтов – Ходасевич о ней еще не догадывался.

Но вот Ходасевичи выезжают во Псков. Вагон набит битком, они едут в жаре и зловонии, сжимая в руках шарики из нафталина и камфары – от вшей. Все это, однако, было лишь началом мытарств. Во Пскове Ходасевичи в полном объеме хлебнули тех неудобств советской жизни, от которых их прежде как-то защищали сперва влиятельные покровители и статус совслужащих, потом – ДИСК. Поезд пришел во Псков с опозданием. Состав на Порхов успел уйти, следующий же отправлялся лишь через два дня. Места в гостинице распределялись лишь по мандатам Совдепа, а там Владиславу Фелициановичу объяснили: “Чтобы получить комнату, надо быть постоянным жителем города, иметь в нем службу”[454]. Сдача жилья внаем в городе была запрещена, и жители относились к этому запрету всерьез: за его нарушение сажали. Тогда Ходасевич решил “искать помощи у собратьев по перу” – явился в редакцию местной газеты и, “развернув перед секретарем целый веер всевозможных удостоверений с печатями и без печатей ‹…› потребовал, чтобы комната мне была найдена”[455]. Правда, и газетчики мало что могли. Наконец, Ходасевичей поселили у некоего репортера, занимавшего две комнаты все в той же гостинице. Но оттуда пришлось бежать на следующее же утро: заели клопы.