Аналогичный прием был оказан и другим произведениям. В начале октября 1910 года вышло второе издание «Земной оси» с иллюстрациями Альберто Мартини. «Хорошо издаете вы свои книги, — писал Брюсову 1 ноября, получив книгу в подарок, Павел Щеголев, — завидно смотреть. Рисунки интересные и страшные»^{87}. Ауслендер отметил, что автор «возрождает несколько забытое благородное мастерство рассказчика, взвешивающего каждое слово, искусно строящего свое повествование»^{88}. Рецензент «Голоса Москвы» подчеркнул, что «не в пример другим писателям русской модернистской школы, Брюсов сумел выработать свой собственный прозаический язык, точный и изящный. Этот язык достаточно гибок, чтобы передать иногда запутанную психологию брюсовских героев, и достаточно прост, чтобы быть понятным для читателя», хотя отметил, что «темы рассказов […] и трактовка их — мало дают и сердцу и уму»^{89}. «Изящный и строгий стиль рассказов, простой и точный, словно выкованный, язык Брюсова — делают чтение его книги истинным наслаждением», — отметил «Новый журнал для всех»^{90}.

Бранные отзывы стали редкостью и диктовались, как правило, личными мотивами. Чулков обрушился на брюсовские переводы из Верлена, увидевшие свет в начале апреля 1911 года: отказался признать за ними какое бы то ни было значение, кроме… педагогического, и издевательски заметил, что они могут быть рекомендованы для библиотек казенных учебных заведений^{91}. Измайлов, хоть и отдал предпочтение некоторым переводам Сологуба как «изумительны[м] по превосходному постижению верленовского духа», похвалил книгу, заключив: «В том, что русский поэт положил свою любовь к ногам великана новой французской поэзии, отдал ему всю силу своего выработанного стиха, поделился с читателем своим о нем знанием — несомненная заслуга Брюсова»^{92}. Вячеслав Иванов 28 мая писал переводчику, что его труд «во многом блистателен, но неровен и не всегда убедителен»^{93}. По мнению Петровской, «Брюсов, насколько было возможно, приблизился к тому совершенству работы, которое доступно поэту-переводчику вообще»^{94}. Гумилев отметил точность переводов, Чуковский назвал их «великим литературным подвигом»^{95}. Загадкой остается корректурный экземпляр книги с правкой Сологуба, обозначенной как «редакция»: маловероятно, что он мог исправлять переводы Брюсова для «Скорпиона», тем более что поправки остались неучтенными^{96}.

О книге очерков и воспоминаний «За моим окном», появившейся в начале июня 1913 года, пренебрежительно отозвался Александр Тиняков, некогда поддержанный Брюсовым и подражавший ему^{97}. Рецензент заявил, что эти фельетоны хуже Боборыкина и вровень с Измайловым: «Он становится скучен, и чувствуется, что будничную жизнь Брюсов изображать не умеет. Это, по нашему мнению, указывает на ограниченность таланта Брюсова вообще»^{98}. Однако Лернер, находившийся в ссоре с автором, признал, что его «суховатая, сжатая, деловая, но не лишенная изящества проза […] читается легко и с интересом»^{99}. В той же тональности выдержаны отзывы «Московских ведомостей»: «Рассказы г. Брюсова написаны очень живо, умно, талантливо и читаются с большим интересом», — и «Вестника Европы»: «За своим окном автор видел не очень-то много, но рассказал об этом без скуки, хотя и с свойственною ему четкою сухостью письма»^{100}. Изданный в конце октября 1911 года сборник «Далекие и близкие. Статьи и заметки о русских поэтах от Тютчева до наших дней» был воспринят критиками — будь то народник Горнфельд, марксист Войтоловский или либерал Чешихин-Ветринский — исторически, вне полемики^{101}. Торжество победителей можно было считать окончательным, когда Венгеров пригласил Брюсова и Иванова к участию в трехтомнике «Русская литература ХХ века. 1890–1910», где итоги эпохи подводили в основном либеральные и неонароднические критики. Валерий Яковлевич дал статьи о Коневском, Гиппиус и Блоке. О нем самом академично и благожелательно написал Федор Батюшков^{102}.