3. Если мы заинтересованы в сохранении защиты метода, стиля, образа, духа образа мысли Головина, как нам продолжать хранить этот герметический круг?

Я думаю, здесь есть несколько направлений:

— читать тексты так, как читал Головин (помещая узоры текста в герменевтический и герметический круг);

— продолжать исследовать и осмыслять те линии, которые он исследовал и осмыслял (а они выводят нас на гигантские семантические поля);

— собирать, сохранять и восстанавливать его наследие во всем его многообразии;

— отдавать дань ему и его фигуре честной преданной памятью, преклонением перед авторитетом, восприятием его не просто как писателя, культурного деятеля, но как жреца, учителя, наставника;

— жить в этой онтологической зоне, зоне абсолютного толкования.

Г. Д. Джемал ь Философ, политолог, председатель Исламского комитета в России Головин и прижизненный опыт смерти

Г. Д. Джемал ь

Философ, политолог, председатель Исламского комитета в России

Головин и прижизненный опыт смерти

Евгения Всеволодовича с нами нет, но тот опыт и та феноменология непостижимого, которая всегда была в центре его внимания и о которой у нас было много бесед, начиная с 1969 года, состоялись. Поэтому уместно вспомнить и вернуться к этому прижизненному опыту, имеющему стержневую значимость и являющемуся красной линией в видении Головиным очень многих вещей.

Прежде всего следует отметить, что когда мы говорим о смерти, то сразу же делаем поправку: это смерть как некое состояние, взятое в перспективе супра-конфессионального эзотеризма, т. е. это не смерть в философском, медицинском или даже оккультно-магическом смысле. Это именно супра-конфессиональный эзотеризм — проблема смерти как некоего камня преткновения, пункта препинания, запинки и, возможно, «сквозной дыры», в которую эта запинка превращается.

В принципе, по отношению к смерти возможны, как известно, две фундаментальные позиции в рамках обозначенного супраконфессионального подхода: 1) смерть есть (и я хочу обратить ваше внимание, что потенциально это произносится с восклицательным знаком) и 2) смерти нет (в данном случае в этом высказывании интонационно более уместен вопросительный знак). Смерть есть! Смерти нет? И здесь есть некоторая тонкая диалектика, потому что когда мы говорим «смерть есть», мы возражаем Пармениду, который говорил, что «небытия нет». Мы же говорим, что «небытие есть», и вопрошаем: «может быть, действительно небытия нет?» Между двумя этими полярными позициями пролегает огромная и очень сложная гамма отношений, т. к., собственно говоря, весь вопрос эзотеризма вращается вокруг обретения вечной жизни. Иными словами, победы над смертью. И здесь вырисовывается довольно тонкий (может быть, не без иронии) момент: если смерти нет, то о чем вообще речь? Вопрос решается очень просто. Но тогда снимается и весь пафос эзотерического пути и страшной работы, которая связана с этой сверхзадачей — проблемой бессмертия.