В 4 часа мы пошли на почту, и Федя получил два письма. Одно от Паши со вложением нескольких писем, присланных Феде со дня его отъезда, а другое было от Аполлона Николаевича[217]. Федя тут же распечатал письма. Когда он читал, то я могла тоже читать те же самые письма. Я наполовину прочла письмо [Сусловой]… Федя дал мне прочесть письма Андрея Михайловича[218], письма Паши и Майкова, но ничего не сказал о других письмах. Как это гадко, что он меня так обманывает, ведь этим он и меня приучает поступать не так, как следует, этим он дает мне право так же от него скрывать, что мне хочется. Это уж очень нехорошо, особенно для него, которого я считала за образец всего.
…Пришла я домой и всю дорогу думала, как я люблю моего Федю, как он мне дорог, и прочие обыкновенные мои думы. Я пришла домой, но он даже и не взглянул на меня. Он писал письмо к Эмилии Федоровне[219], это я увидела издалека. Потом спросил конверт. Я его спросила, к кому он пишет. Он мне отвечал, что какое тебе дело, к кому я пишу. Я отвечала ему, что мне все равно, хотя бы он к черту писал, не только в Петербург. Меня эта неоткровенность очень обидела. Я ее совершенно не заслужила. Это очень нехорошо.
…Проходили мы по галерее до звонка, потом пошли на почту. Этот проклятый почтмейстер (не мой старый знакомый) вздумал сказать, что уже приходили спрашивать от Достоевских за ½ часа перед этим, но что писем не было. Федя тогда очень удивился и сказал ему, показывая на себя и на меня, что никому, кроме нас, не следует давать писем. Тогда тот сказал, что ведь это вы [?] взяли. Так как мы с Федей в это время уходили в галерею, то ему не могло прийти на ум, что спрашивала письма я. Это его ужасно растревожило. Я вполне думаю, что ему представилось, что это приехала С[услова], и ему это было неприятно. Я, разумеется, не созналась в том, что это была я. Пообедали, он пошел читать, а я пошла домой. Но на дороге купила земляники, сладкого пирога и булок. Феде все не нравятся здешние булки, он говорит, что они отзываются горьким маслом. Я этого не нахожу, но, разумеется, подтверждаю: зачем его огорчать на таких пустяках. Потом он пришел домой и предложил мне идти гулять. Но я отказалась, сказав, что мне гораздо веселей сидеть дома и делать что-нибудь, чем ходить с ним, когда он не говорит со мной ни слова. Потом он меня передразнил и сердился, зачем я грустна. Все-таки мне ужасно тяжело, мне все время казалось, что я совершенно здесь одна, что у меня нет друга, что единственный друг – моя мама, да и она в Петербурге, она, может быть, умрет без меня. О, Господи, Господи, сохрани мне маму, так она мне дорога всегда. Вот не умела я ценить этого прекрасного существа прежде. Право, я иногда очень, очень жалею, зачем я не осталась с нею навсегда. Право, это было бы лучше, ведь эдак же [сглупит] человек. Право, я и сама не знала, как я глупо поступила.