7 апреля Фёдор Абрамов вместе с Фёдором Мельниковым приедет в Новый Петергоф по приглашению Елены Григорьевны Михайловой, давненько зазывавшей писателя в гости. Возможно, для Абрамова эта поездка была не только желанием повстречаться с новым для него человеком и послушать обещанные истории-были, но и ещё раз навестить те места, где летом и осенью 1941 года едва не оборвалась его жизнь.

Эта однодневная поездка в Новый Петергоф подарит жизнь последним трём рассказам: «Есть, есть такое лекарство», «Стёпка», «Потомок Джима». Они появятся в печати уже после кончины Фёдора Абрамова – «Потомок Джима» в газете «Правда» от 17 декабря 1983 года, а все три рассказа в журнале «Север» (№ 10 за 1984 год), и, по выражению Людмилы Крутиковой-Абрамовой, станут «прощальной трилогией», в которой будут «опоэтизированы… лучшие человеческие качества – любовь ко всему живому, доброта, сострадание, милосердие, совесть, бескорыстие, терпение и удивительное родство, соучастие человека с природным миром».

Подходило время запланированной недельной поездки в Испанию.

Но вот беда, ещё перед самым отъездом в Москву, 19 апреля, Фёдор Абрамов почувствовал себя плохо: боли в правом подреберье, температура, но откладывать поездку всё же не решился. Подозрение на желчный пузырь, с которым были проблемы и раньше. Ещё в мае 1979 года Абрамов писал из санатория в Карловых Варах Михаилу Щербакову, что поездка эта вынужденная, потому что у него «неладно с желчным пузырём и почки больные».

Вот и на этот раз, хотя состояние было скверным, искренне надеялся, что обойдётся. Не обошлось. Скорое возвращение в Ленинград обернулось больничной койкой в уже знакомом Институте пульмонологии. Вызванные в гостиницу «Москва», где он остановился, столичные врачи настаивали на срочной госпитализации. Отказался.

Игорь Золотусский в книге «Фёдор Абрамов» так вспоминает о состоянии Фёдора Александровича в эти дни: «21 апреля я был у Абрамова в гостинице “Москва”. Мы говорили час. Он собирался лететь в Испанию в туристическую поездку, но температура уложила его в постель. Был тёплый, не по сезону тёплый апрельский вечер. Абрамов лежал в огромном номере на большой кровати, на голове у него было полотенце. Несмотря на жар и на его плохое состояние, он выглядел, как всегда, молодо. В его тёмных волосах ни сединки, глаза живые, лицо смуглое, как будто загорелое. От духоты, которая его мучила, он сбросил с себя одеяло, и я увидел его загорелые, крепкие, молодые ноги. Он был ещё молод, крепко сбит, мускулист, упруг, и я сказал ему об этом. Он слабо усмехнулся…»{49}