— Отвезу девочек. Гляну, квартера как, уцелела, может. Нынче еще буду… А долго не вертался: дочки плакали, боялись. Тут чего только не повидали. Немец и вешал на городской площади у театру и в Германию угонял в неволю. Убедиться желательно было. Не попасться бы снова в лапы.

И тачка Фостикова загрохотала по булыжникам, закутанные девочки тронулись сзади.

— Женка у его в оккупацию померла, — сказал сторож-инвалид. — Сам стряпает, детей обшивает. Года эти, как и все мы, с картошки на буряки перебивался. Гестапам не прислуживал, ресторанчик або лавку какую открыть… не было этого. Что до войны нажил, вот так же на тележке в село свез, на муку выменювал.

Браилов вдруг помрачнел, долго смотрел вслед девочкам, и в глазах его выражались и затаившееся горе и нежность. Прислонил к воротам лопату и ушел в здание треста. Сторож сочувственно крякнул, хмуро и широко размахнулся метлой, шваркнул, подняв пыль. Сотрудники молчаливо продолжали уборку. Лишь недавно принятый ветеринарный врач смотрел недоуменно.

— Что это с директором? — спросил он у сторожа. — Стряслось чего?

— Переживает. Как война зачалась — дочку убило. Одна была. Отдыхала с пионерами в лагере, вертали поездом, и вагон накрыли бомбой «Юнкерс» сбросил. Не знает, и могилка где. Вакуацию сразу объявили, не до того. Жена умом чуток не тронулась. С того и на старую квартеру не идет жить, лепится в тресте.

Вернувшись на работу, Фостиков деятельно принялся восстанавливать хозяйство: отыскивал по дворам прежние трестовские вещи, сам таскал из соседних развалин стулья, ведра, доски — что попадалось под руку. Устало отдуваясь, довольный, он вызывал главного бухгалтера во двор, говорил ему:

— Заинвентаризируй, Илья Вионорыч. Каждая вещь, она, как и человек, должна иметь свою прописку.

И главбух, сумрачно блестя одним глазом, молча и неторопливо делал опись новому имуществу. Над левым ухом у него белел лишай и волосы там не росли, кожа лица рябила белыми пятнами; одет бывший счетовод был в хромовую немецкую летчицкую куртку, но с отрезанными рукавами и пришитыми вместо них рукавами от черного ватника и весь вид имел пестрый.

— Подымаемся на ноги, — после каждого раза говорил он.

Вскоре, однако, положение с кадрами изменилось. В трест сами стали заходить уцелевшие от оккупации агрономы, плановики, машинистки, экспедиторы, штукатуры. Жители увидели, что вслед за освобождением города от немцев заработало советское учреждение, и обрадовались. Они не спрашивали ни о зарплате, ни о пайке и хотели только одного: помогать городу вставать из развалин. Браилов успешно начал комплектовать штат, а затем понемногу и налаживать связь с теми из окружающих совхозов, которые были освобождены от немецких оккупантов.