Но, несмотря на эти значительные сдвиги, такие автобиографии далеко еще не становились, так сказать, мемуарами «частной жизни» и не превращались в произведения беллетристического характера, потому что их авторы продолжали открыто выступать как пророки, затем — проповедники и, наконец, просветители, сама история жизни которых должна была приносить, как им казалось, непосредственную «пользу» в качестве образца для поучения и подражания. Теперь эта «польза» состояла не только и не столько в «спасении души» человека, сколько в его побуждении к деятельности общественно полезной или национально-освободительной, или направленной к личному нравственному и интеллектуальному совершенст-вованию — в том смысле, как это представлялось тому или иному автору в зависимости от его происхождения, культуры, взглядов и конкретных социально-политических обстоятельств.

Такая идейная и структурная трансформация агиографии в автобиографию приводила к тому, что прежний образ героя (святого) как выразителя «воли божьей» превращался в образ героя (автора) как выразителя своих идей и стремлений, своих страданий и сомнений, впрочем, еще в большей мере социально-типовых, чем собственно индивидуальных. Изображение человеческой судьбы сопровождалось при этом в ряде случаев столкновением и совмещением стилей «высоких», книжно-традиционных, и «низких», народно-разговорных, новаторски вводимых в литературу в лучших образцах этого жанра. Автобиографии все более разрастались, приобретали все большую повествовательность, превращались в книги, объединяемые цельностью авторского образа и авторских воззрений, спаянные структурно последовательным изложением событий в виде связанных с жизнью героя чередующихся эпизодов.

В литературе переходного времени подобная автобиография стала играть важную роль потому, что в ее жанровых пределах созревали новые принципы осознания авторской личности и формировались конструктивные способы ее литературного изображения. В общем движении литературного процесса эта автобиография заняла промежуточное место между старинной агиографией и литературными мемуарами, а далее — автобиографическим романом нового времени.

Если вернуться в заключение к общей оценке идеологической роли агиографии и хронографии в средние века, то следует вспомнить, что будучи материалом для чтения, каждый из этих жанров прежде всего обладал важными внелитературными функциями: жития святых служили целям религиозного воспитания, летописи — задачам документально-историческим и политическим: Трансформация этих жанров в переходный период приводила к их обмирщению и возобладанию в них литературно-публицистических функций, и это касалось почти в равной мере как историографии, так и автобиографии. Но к завершению переходного периода, на рубеже нового времени, внутренняя структура идеологических функций этих жанров снова меняется: автобиография начинает в большей мере тяготеть к художественной мемуаристике, а историография — к научной «рациональной» истории.