И как я мог не единожды убедиться в этом в своей жизни, точно так же ощущал я и неудобства тогда, когда хотел уклониться с сего широкого пути, вступив на узкую тропу воздержания и защищенности»[1003]. Это высказывание вполне соответствует появлению купидона в начале январской записи 1788 года в «Итальянском путешествии».

Есть и другие свидетельства амурного приключения, собранные Заппери[1004], например, одна фраза в письме Гёте к Гердеру. Гердер, по всей видимости, просил друга прислать ему рукопись путевых заметок, на что Гёте отвечает отказом, сославшись на Pudenda[1005], которые он не хотел бы делать достоянием общественности. Еще одним доказательством могут служить счета за ужины, выставленные Гёте хозяевами гостиницы, где он проживал: в них неоднократно появляется не названный по имени гость, остававшийся с Гёте на ужин – не исключено, что речь здесь идет о возлюбленной. Впрочем, гораздо более убедительным свидетельством является полное грамматических и орфографических ошибок любовное письмо, обнаруженное среди итальянских бумаг Гёте. В нем мы читаем: «Боюсь, Вы гневаетесь на меня, но надеюсь, все же нет. Я полностью принадлежу Вам. Если сможете, любите меня так, как я Вас люблю»[1006]. Не исключено, что здесь содержится намек на сцену ревности, схожую с той, которая нашла отражение и в «Римских элегиях». Проблема лишь в том, что адресовано это письмо Тишбейну. Но поскольку обнаружено оно было среди бумаг Гёте и сам Гёте, пытаясь сохранить инкогнито, просил адресованные ему письма отправлять на имя Тишбейна, скорее всего, это любовное послание предназначалось все-таки ему. В этой истории ничего нельзя сказать наверняка. Каролина Гердер писала мужу, что Гёте, по его словам, на протяжении двух недель до отъезда из Рима каждый день плакал «как ребенок»[1007] – кто знает, быть может, причиной этих слез было расставание с возлюбленной, которая позднее в «Римских элегиях» была названа Фаустиной.

Осенью 1787 года отношения между Гёте и герцогом омрачились, когда герцог попросил Гёте выступить в роли квартирмейстера в предстоящем итальянском путешествии герцогини-матери Анны Амалии. Это свое пожелание герцог высказал уже после того, как была достигнута договоренность о возвращении Гёте в Веймар к Пасхе 1788 года. Гёте не сильно радовала перспектива еще в Италии оторваться от художественных занятий и снова погрузиться в придворную жизнь, о чем он не преминул известить герцога, выразив, впрочем, готовность поучаствовать в подготовке путешествия Анны Амалии и при необходимости сопровождать ее в Италии. Узнав о том, что в конце концов герцогиня отказалась от этой поездки, он вздохнул с облегчением. 17 марта 1788 года Гёте пишет герцогу: «На Ваше дружеское, сердечное письмо я спешу ответить радостным возгласом “Я еду!”»[1008].