Шиллер задает этот вопрос Гёте. Вначале он избегает этой темы, поскольку и сам, как автор романа о тайном обществе, слишком хорошо понимает, каким успехом пользуются подобные «скрытые механизмы» у публики и какую выгоду может извлечь из них писатель. «Я думаю, что Вы руководствовались здесь известной снисходительностью к слабостям публики»[1183], – пишет он Гёте.

Для Шиллера этот вопрос важен прежде всего потому, что затрагивает проблему свободы. Когда Вильгельм из мира театра переносится в благоразумный мир Лотарио, как именно это происходит? Можно ли это считать его заслугой, или тому способствовали внешние (влияние Общества башни) или внутренние обстоятельства (его добрый нрав)? Шиллер открыто заявляет, что, с его точки зрения, лучше было бы, если бы Вильгельм Мейстер действовал в романе как герой свободы, если бы повороты его судьбы определялись его личными целями и решениями. Он признает существование «здоровых и прекрасных натур»[1184], которые не нуждаются в какой бы то ни было морали, а просто в силу своих внутренних наклонностей выбирают правильный путь. Однако Вильгельма нельзя отнести к их числу до тех пор, пока его действия и решения направляются тайным обществом. Вводя этих закулисных персонажей, Гёте, по мнению Шиллера, лишает своего главного героя и свободы, и прирожденной красоты души, не нуждающейся в руководстве. В итоге от него остается лишь поистине жалкая фигура, которой повезло в жизни, ибо ей благоволит провидение в лице Общества башни.

В шиллеровской критике характера Вильгельма Мейстера порой проскальзывают его собственные неизжитые зависть и обида. Несколько лет назад он писал Кёрнеру: «Как легко был вознесен его гений судьбой, а я до этой самой минуты все еще должен бороться!»[1185] И разве Вильгельм Мейстер не такой же баловень судьбы, избавленный от необходимости бороться и потому не знающий, что такое свобода? Когда-то это чувство обиды было направлено на самого Гёте, теперь Шиллер научился любить совершенство, и порция побоев, предназначенная Гёте, обрушивается на героя его романа.

Не может смириться Шиллер и с тем, насколько небрежно Гёте реконструирует закулисные действия тайного общества. Совершенно очевидно, что он не воспринимает их манипуляции всерьез: «все виденное вами в башне, собственно, лишь наследие юношеского увлечения, которое поначалу почти всем посвященным внушало самые уважительные чувства, а ныне обычно вызывает лишь усмешку»[1186]. Вильгельм обретает необходимые способности не благодаря тайному обществу, но и не в силу своих свободных решений, а исключительно под влиянием своей изначально нравственной натуры. «Годы его учения пришли к концу» единственно и исключительно потому, что он стал отцом и был готов осознанно играть эту роль. Результатом его внутреннего роста стало своего рода укоренение в жизни: «Отныне он не смотрел на мир глазами перелетной птицы, уже не видел жилищем наскоро сложенный из веток шалаш, который засохнет, прежде чем его покинут. Все, что он замыслил насадить, должно произрасти для мальчика, а все, что он восстановит, должно быть рассчитано на много поколений. <…> с чувством отцовства он обрел и все добродетели гражданина»[1187].