С точки зрения свободы и степени участия читателей превосходство признается, казалось бы, за эпическим жанром. Гёте, чьи пьесы демонстрируют определенное родство с эпосом, и в самом деле дает именно такую оценку, когда пишет Шиллеру: «Почему нам так редко удаются эпические произведения? Потому что у нас нет слушателей»[1256]. На что Шиллер отвечает: «Но если драму действительно охраняют дурные тенденции нашей эпохи (в чем я нисколько не сомневаюсь), то следовало бы начать реформу с драмы и путем искоренения пошлого подражания природе даровать искусству воздух и свет»[1257].

Очистить драматическое искусство, избавив его от «рабского подражания природе», – так Шиллер формулирует свое представление о реформе театра, которую оба друга отныне считают своей общей задачей. Театр, по мнению Шиллера, именно в силу своего непосредственного существования здесь и сейчас имеет склонность к иллюзорному повторению реальности, к «натурализму», как Гёте и Шиллер называют это «рабское подражание». Для них же, напротив, важно превратить правду жизни в правду искусства, что означает отстранение и усиление. Именно эти идеи Гёте кладет в основу задуманного им совместно с Мейером журнала «Пропилеи». В этом периодическом издании так же, как и в запланированной театральной реформе, должно было воплотиться более глубокое понимание поэтической правды в отличие от натуралистических тенденций.

Осенью 1797 года, когда печальный конец «Ор» уже нетрудно было предугадать, Гёте задумал новый проект. На этот раз речь шла не совсем о журнале, а, скорее, о серии статей. Мейер предложил назвать это периодическое издание «Пропилеи», как называлось преддверие афинского акрополя. Своей целью издатели ставили просвещение публики относительно того, что есть «поэтическая правда», как она опирается на правду «природную» и в чем ее превосходит.

Что касается «природной правды», то «Пропилеи» давали Гёте возможность публиковать свои сочинения по анатомии и оптике. По замыслу Гёте, они должны были служить подспорьем для художников и скульпторов в овладении изобразительным искусством, ибо прежде чем преодолевать границы реальности в идеализации, необходимо изучить саму реальность. Если академический мир не обращал почти никакого внимания на работы Гёте в этой области, то пусть хотя бы художники и интересующаяся искусством публика извлечет из них какую-нибудь пользу.

Что касается «правды искусства», то здесь Гёте делает ставку на античность. В те далекие времена, пишет он в статье про Винкельмана, люди понимали, что человек, будучи природным существом, в то же время поставлен на вершину природы, поэтому ему надлежит снова «создать вершину <…>. С этой целью он возвышает себя, проникаясь всеми совершенствами и добродетелями, взывает к избранному, к порядку, к гармонии, к значительному и поднимается наконец до создания произведения искусства, которому, наряду с другими его деяниями и творениями, принадлежит столь блистательное место»[1258]. Стало быть, поэтическая правда заключается не в повторении, а в возвышении природы.