На что жрец отвечает:

Постановка драмы постоянно откладывалась. Сначала не состоя лась встреча императоров, потом умер Иффланд. Пьеса была поставлена в марте 1815 года, в годовщину вступления союзных войск в Париж. Как и следовала ожидать, эта замысловатая, перегруженная нравоучениями и бедная действием пьеса не встретила горячего приема у публики, но Гёте, невзирая на это, почувствовал облегчение: он исполнил свой долг и теперь мог снова обратиться к вещам и темам, которые его действительно интересовали.

Весной 1814 года союзники вошли в Париж и сослали Наполеона на Эльбу. Гёте, восхищавшийся Наполеоном как силой, вносившей порядок в хаос (как воплощение воинственности Бонапарт внушал ему ужас), с изменением властных отношений связывал надежды на новый миропорядок. Это его волновало прежде всего. Весной 1814 года он наконец почувствовал облегчение; оглядываясь назад, Гёте ощутил, как сильно его тяготили и отвлекали от работы внешние события, войны и присутствие в городе войск, а также упаднические или, наоборот, воинственные настроения. Отношения с герцогом тоже улучшились после того, как исчезли связанные с Наполеоном разногласия. Теперь ничто не мешало ему написать: «Наша здешняя жизнь протекает в покое и скромных радостях»[1524]. Он чувствует «дыхание весны», пишет Гёте Цельтеру, и, может быть, еще «поднимет на ноги»[1525] свою «Волшебную флейту», а именно вторую ее часть, которая пока оставалась незаконченной. Он стал разбирать свои заметки о путешествии в Италию, готовя к изданию дневники и письма того периода. Погружение в счастливое прошлое тоже придало ему сил. Сначала от этой работы его отвлек «Эпименид», однако и в нем речь идет о пробуждении жизненной энергии. «Все мы как заново родились, // Тоска души утолена!»[1526] – восклицает Эпименид.

Однако по-настоящему «заново родившимся» Гёте почувствует себя лишь несколько недель спустя. В середине мая 1814 года Котта посылает ему «Диван» – собрание песен персидского поэта XIV века Хафиза в новом переводе Йозефа фон Хаммера. Это не было первым знакомством Гёте с лирикой Хафиза – переводы отдельных стихотворений уже были ему известны. Кое-что из его наследия опубликовал Гердер. Для своей так и оставшейся незавершенной драмы «Магомет» Гёте еще в 1773 году изучал арабскую и персидскую культуру. Для него этот мир принадлежал к тому же культурному пространству, что и Ветхий Завет – и Библию, и Коран в начале 1770-х годов он читал как художественные произведения. В его восприятии от «Песни песней» Соломона не так уж далеко до любовных песен Хафиза, а от библейских легенд про Авраама и Якова – до сказок «Тысячи и одной ночи». И там, и там чувствуется «дух патриархов». Когда, работая над «Поэзией и правдой», Гёте снова мысленно возвращается к тем своим первым впечатлениям, в письме к Рохлитцу он называет это культурное наследие «азиатскими мироначалами»: «Обретенная в них культура тянется нитью через всю мою жизнь и еще не раз проявится в ней неожиданным образом»[1527].