После 1930 года у нас почти никто не бывал. Дольше других бывали профессор Б.И. Збарский и архитектор Б.М. Иофан. Это были чисто бытовые знакомства. Бывали родственники: сестра отца Ф.И. Николаевская, её дочери, сестра матери Е.С. Толмачева с мужем, брат матери Ф.С. Маршак и его жена[47]. Очень редко заходил кто-нибудь ещё. О Томском и Бухарине отец как-то при мне сказал матери, что им лучше не встречаться. И они не встречались, разве что случайно.

Не помню, когда и при каких обстоятельствах отцом было сказано, что когда у них было свое мнение, то они открыто с ним выступали и его отстаивали, но когда отказались, то не только на словах, но и на деле.

В 1936 году летом Рыков был в командировке по делам Наркомата связи в Сибири и на Дальнем Востоке. Ездила с ним и я с условием выполнять обязанности машинистки. Всегда я присутствовала при разговорах в вагоне, ездила на объекты, кроме оборонных. Все разговоры с местными работниками касались исключительно связи, в подавляющем большинстве — техники: какая аппаратура есть, какая нужна и т. д.

Помню, проезжая над Байкалом, отец обратил внимание на то, что по пути видны были остатки крушений поездов. Точно слов его не помню, но сказано было что-то в том смысле, что это, видимо, следы вредительской деятельности троцкистов, об аресте и содержании обвинения которых Рыкову, должно быть, было известно. Да, кажется, и в газетах об этом писали.

Вернулись мы в Москву числа 19–21 августа. В ближайшие дни на процессе были названы имена Бухарина, Рыкова и Томского как людей, связанных с троцкистами.

Живя за городом, я отца не видела до 23 августа. (Помню и называю точно, так как в этот день мне исполнилось

20 лет.) Это было, наверно, воскресенье, мы были на даче в Валуеве, где жили с 1921 года. У меня гостила приятельница по институту А.А. Миллер-Коник. С отцом были Ф.И, Сотников (прикомандированный к нему ещё Ф.Э. Дзержинским из числа латышских стрелков, а в то время — секретарь) и шофер из Наркомата связи, кажется, Вилков, а может быть, Жуков. Отец был очень угрюм, задумчив. Все время один ходил по саду, ни с кем не разговаривал. Даже сорвавшийся с привязи медвежонок, подаренный отцу на Дальнем Востоке, натворивший множество бесчинств, не вывел отца из его напряжённого состояния. Ему, видно, было досадно, что возня с поимкой зверька мешает думать. Кажется, в этот день стало известно о самоубийстве Томского или об этом зашла речь. Рыков сказал: «Дурак. Он положил и на нас пятно» — и что-то в том смысле, что это можно расценить как признание вины.