Через несколько месяцев, во время пленума, нам с матерью пришлось напомнить Рыкову эти слова, так как он сказал что-то вроде: «Надо все это закончить, пустив пулю в лоб…» Мы потребовали, чтобы он до конца боролся с ложью, доказывал свою невиновность.

Сообщение о том, что следствие не подтвердило связей Бухарина и Рыкова с троцкистским центром, не удовлетворило отца. К сообщению он отнёсся насторожённо, но что говорил по этому поводу, я не помню. Всё-таки он стал несколько менее угрюм.

От Ягоды, который был до 1930 года очень близок с ним, а потом резко переменил отношение, отец не ожидал смелости, самостоятельности (в решении его вопроса).

В связи с этим мне припомнилось: поздней весной 1935 года в клубе школы ВЦИК шел спектакль в честь К.Е. Ворошилова. В одном ряду с нами сидел Ягода с женой. Оба они делали вид, что не видят нас, не здоровались. Отец обратил на это внимание. Когда же в зал при полупогашен- ном свете на свои места в первом ряду входили члены Политбюро, из их строя вышел Орджоникидзе, миновал разделявшие нас 7–8 рядов, подойдя, обнял меня, пожал руки родителям, спросил что-то о здоровье, делах. По тому времени это было даже как-то демонстративно.

Как-то мать стала укорять отца в том, что он отошёл от политической жизни, стал «делягой», зарылся в свой наркомат, не ездит на заседания ЦК, перестал быть политическим деятелем. Он ответил ей дословно: «Не могу туда ездить. Мы теперь собираемся не дела решать, а бить себя кулаками в грудь, заверяя в верности Сталину». Это было сказано с такой внутренней силой и горечью, что слова навсегда остались в памяти.

В октябрьские дни 1936 года Рыкову, ещё жившему в Кремле, был прислан пригласительный билет на торжественное заседание в Большом театре. Машина была уже у подъезда, он совсем собрался, а билета не оказалось на месте. Пока мы с матерью перерывали все в квартире, отец очень нервничал. Он говорил, что сейчас его отсутствие будет истолковано как демонстрация, что из этого может быть сделано что-то важное, серьезное, обвинят его в чем угодно. Билет нашёлся в кармане пятилетнего племянника матери, который припрятал его из-за красной обложки с портретами Ленина и Сталина… Несмотря на природный юмор и любовь к детям, Рыков смеяться не мог.

Вскоре (после Октябрьских праздников) позвонил Горбунов из хозуправления и передал через меня, что отцу предоставляется квартира в так называемом Доме правительства, куда мы и переехали, кажется, в ноябре 1936 года.

Точно не помню, когда Рыков был снят с поста наркома связи. Он бодрился, говорил, что скоро дадут другую работу, ведь он кандидат в члены ЦК.