Начало этого наполненного подлинным драматизмом, физическими и моральными страданиями пути по жестокой воле карателей обозначено днями конца жизненного пути Алексея Ивановича Рыкова. Вслед за завершением «судебной» расправы 2—12 марта 1938 года на последних полосах газет появилось под безликим заголовком «Хроника» сообщение: «Вчера, 15 марта 1938 года, приведен в исполнение приговор о расстреле…» Далее следовал перечень восемнадцати приговоренных, открывавшийся фамилиями Бухарина и Рыкова.

Процесс по делу антисоветского «правотроцкистского блока» недаром целый год «вызревал» в недрах зловещего ежовского ведомства, курируемого непосредственно Сталиным. Он был настолько ловко заранее отрепетирован, что стал единственным среди политических процессов тех лет, полный текст стенографического отчета которого был опубликован в виде специальной увесистой (в 708 страниц) книги. Вопреки замыслу издателей она стала одним из страшных документов сталинщины, её преступлений, в том числе такого надругательства и насилия над личностью, которые способны трансформировать её и подчинить чужой воле.

Есть свидетельство, что допущенный в зал «судебного» заседания писатель Илья Эренбург, который с гимназических лет знал Бухарина, слушая «показания» последнего, поминутно хватал руку соседа и шепотом растерянно бормотал: «Что он говорит?! Что это значит?!»

Такие вопросы задают себе все авторы, зарубежные, а теперь и советские, пишущие о тех событиях. Высказано немало версий, но, в общем-то, ясно, что чудовищно нелепые показания — результат применения либо жесточайшего физического воздействия, либо изощрённой моральнопсихологической обработки подследственного. Нередко то и другое сочеталось в зависимости от индивидуальности последнего. Цель же была одна — «стереть личность», уничтожить её и под обличьем арестованного впихнуть в сценарий «дела» фактически другого, сфабрикованного следствием человека.

Мартовский процесс 1938 года явился своеобразным апофеозом такой методики фабрикации выводимых на публику подсудимых. Анализ поведения Рыкова на процессе, того, что он говорил, даёт возможность заключить, что хотя физически это был он (существует версия, согласно которой подсудимых подменяли загримированными статистами), но в действительности в нем мало что оставалось от прежнего, настоящего Рыкова. Такое перевоплощение произошло не в один день или даже в месяц. Настоящий Рыков, как видно из воспоминаний его дочери, начал насильственно разрушаться ещё до ареста, а в день ареста «был совершенно сломлен, невменяем» и, покидая навсегда самых близких ему людей, «шел механически». Те же воспоминания свидетельствуют, что какое-то время он, находясь в тюрьме, пытался разогнуться, вёл себя на следствии «не так». Борьба шла, однако, не на равных. Одних в ходе её отбрасывали и уничтожали, других не менее беспощадно доводили до чудовищного перевоплощения…