Небо над ее версией Будапешта было таким тяжелым, что, казалось, в любой момент могло обрушиться на землю дождем из раскаленной серы, как в лучших домах Содома и Гоморры. В тучах, висевших столь низко, что они готовы были раздавить город, то и дело сверкали молнии и полыхало багровым.

Перед Кармайклом возвышался шпиль готического собора — тянулся вверх, почти касаясь туч.

Собор был огромен — в реальном мире он, наверное, занимал бы целую площадь. Кроме того, здесь, под свинцовым предапокалиптическим небом, освещаемый вспышками молний, периодически касающимися шпиля, он был единственным не тронутым искажением зданием — весь прочий город казался сгорбившимся, покосившимся и скрученным.

Внутри же собора находился лишь один прихожанин.

— Ну да... — не особенно удивился Кармайкл. — Пойдем внутрь? — И, не дожидаясь ответа Фрэн, направился к собору.

Сидя на лавке, Агнесса повернула голову в его сторону.

В руке она сжимала розу. Судя по всему, цветок крепко засел шипами в ее ладони — из стиснутого кулака на пол то и дело падали капли крови.

— А где все? — поинтересовался Дэниэл.

— Никого не осталось.

— В смысле? Все умерли?

— Ушли.

Вокруг возвышались отделанные мрамором колонны, вокруг статуи святого Иштвана виднелись бронзовые барельефы. Все так и лучилось величием и красотой, столь не вязавшимися с образом города снаружи.

— Куда?

— Прочь. Отвернулись от Господа, привлеченные демоническими посулами. Никого не осталось. — Агнесса покачала головой. — Да, можно сказать, что все умерли. Это будет правдой. Утратили надежду на спасение.

— А ваша дочь?

Глаза статуи, казалось, следили за ними, сурово смотрели святые с витражей, неодобрительно морщился король Иштван на барельефах, даже Господь взирал на непрошенного гостя искоса.

— Я вырастила ее. — Она подняла руку с розой. — Не отреклась от нее, хотя она и была рождена во грехе. Лишь для того, чтобы потом она отреклась от меня.

— И она ушла так же, как другие?

— Так же, как и другие. Я совершила ошибку. Я хотела спасти ее. Но, рожденная грехом, она была грехом.

Здесь, в пространстве фантазии, на лице Агнессы вновь проступила былая красота, разгладились морщины, исчезла седина, и кудрявые рыжевато-каштановые волосы блестящей волной ниспадали на плечи. И только глаза оставались теми же, мутно-карими, с лихорадочным блеском.