– Мы захотим допросить всех, кто работает тут.

– Что-то произошло, об этом я и сама догадалась, поскольку сюда пришли криминалисты и оцепили помещение, искали тут что-то. Но что? Разве в смерти Ханны Вигерё есть что-то странное?

– Я пока ничего не имею права рассказать, но буду благодарна, если вы подготовите остальных к тому, что им предстоят допросы.

Петер Хамсе.

Она и хочет, и не хочет разговаривать с ним.

Сив Старк кивает, затем улыбается, и в предутренних сумерках ее рот кажется вдвое больше, однако в нем нет ничего пугающего или гротескного.

– Она была здесь? – спрашивает она. – Или, может быть, ее девочки?

– Не знаю. Может быть. Я пытаюсь услышать их. Поверить им.

Сив Старк роется в кармане халата, достает коробочку жевательного табака и закладывает порцию под верхнюю губу. От запаха табака на Малин накатывает приступ тошноты, и ей невыносимо хочется домой, в свою квартиру, к Туве, к тому мягкому и чистому запаху своей дочери, который останется с нею навсегда.

Две женщины бок о бок выходят из палаты.

Они не слышат отчаянные крики, раздающиеся у них за спиной.

Две девочки, зовущие свою мать.

Мать, зовущая своих дочерей.

* * *

Часы показывают без четверти шесть, когда Малин залезает в постель и осторожно ложится рядом с Туве.

Дочь не просыпается, но инстинктивно придвигается, и во сне, повернувшись к Малин, обнимает ее. Малин потеет, думает: «Так я никогда не засну, однако мне хочется быть именно тут, именно так, собрать всю любовь, какая только есть в мире, прижаться к Туве так крепко, чтобы ничто не стояло между нами. Скоро она будет далеко, и это пугает меня, я боюсь одиночества, мне хочется удержать ее.

Все предают меня.

Туве, которая стремится в свой Лундсберг.

Папа.

Янне, Даниэль. Все бросают меня».