Мы прижимаемся к тебе, щекочем тебе шею своими пальчиками, и ты знаешь, что мы здесь – в той комнате, где умерла наша мама.
Мы прижимаемся к тебе, щекочем тебе шею своими пальчиками, и ты знаешь, что мы здесь – в той комнате, где умерла наша мама.
Именно поэтому ты пришла сюда, хотя тебе надо бы сейчас спать.
Именно поэтому ты пришла сюда, хотя тебе надо бы сейчас спать.
Здесь темно, но день уже просыпается, а в земле шевелятся миллионы ростков, пока не решающихся выглянуть наружу.
Здесь темно, но день уже просыпается, а в земле шевелятся миллионы ростков, пока не решающихся выглянуть наружу.
Тьма этой комнаты – ничто против той темноты, в которую ты вступишь, Малин. Тебя ждет тьма без конца. Но не бойся – возможно, ты не решишься вступить в нее, и тогда тьма начнет расти.
Тьма этой комнаты – ничто против той темноты, в которую ты вступишь, Малин. Тебя ждет тьма без конца. Но не бойся – возможно, ты не решишься вступить в нее, и тогда тьма начнет расти.
Ты дышишь.
Ты дышишь.
Твои веки опущены, в комнате стоит запах дезинфекции и смерти.
Твои веки опущены, в комнате стоит запах дезинфекции и смерти.
Ты слышишь нас, Малин?
Ты слышишь нас, Малин?
Ты слышишь нас?
Ты слышишь нас?
* * *
Малин открывает глаза.
Голосов, которые она надеялась услышать, здесь нет, нет, однако они каким-то образом поманили ее вперед, заставили ее сомкнуть глаза, пока темнота не превратилась в пылающий, дымящийся, пульсирующий ад, и она поняла, что где бы ни таилась разгадка взрыва бомбы в Линчёпинге, искать ее нужно в такой темноте.
Ворона пролетает мимо окна. В клюве у нее дождевой червь, и в темноте червяк превращается в змею, извивающуюся на сером предутреннем небе.