Наружу вырвались крылатые ужасы. Ненависть, клевета, злоба, зависть, корысть – все они с криком вылетели в мир. Болезни, боль, насилие.

Пандора захлопнула шкатулку, но было поздно.

Питер ерзал на кресле, чувствуя, как паника, словно армия муравьев, заползает на него. Вот так же он ерзал и на диване, а брат и сестры щипали его, чтобы он угомонился. Но он никак не мог угомониться.

Не мог и теперь. Его взгляд упал на сияющий белый куб в непреходящей тени черного ореха, дерева-убийцы. И Питер понял: что бы ни думал Гамаш, эта шкатулка открылась сама по себе. И из нее вылетели ужасы. Она наклонила и уронила статую отца на Джулию. Убила, раздавила ее.

Он снова услышал голос Рейн-Мари:

– Но не все успело вырваться на свободу. Что-то осталось лежать, свернувшись, на самом дне.

Ребенок смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Питер перестал ерзать и тоже уставился на Рейн-Мари.

Что-то осталось в шкатулке? Для него это было откровением. Его мать никогда об этом не рассказывала.

– На самом дне, под всем остальным, лежало что-то. И оно осталось. Не вылетело.

– И что же это было? – прозвучал детский голос.

– Надежда.

* * *

– Дай-ка я тебе помогу. – Питер потянулся к чемодану матери.

– Это может сделать Берт. Или кто-нибудь из швейцаров.

– Я знаю, что они могут. Но я хочу сам тебе помочь.

– Как тебе угодно.

Он понес ее чемодан к двери. Томас и Сандра уезжали не попрощавшись. Томас, правда, посигналил – то ли на прощание, то ли прогоняя Питера с дороги.

– Берт сейчас подгонит машину, – сказал миссис Финни, глядя перед собой.

– Как ты себя чувствуешь?