– У нее на ноге был застарелый шрам. Откуда?

– Она это отмочила сразу после маминой смерти. Мало мне забот было. Стянула ногу проволокой, чтобы нарушить кровообращение. – У нее на лице, как показалось Страйку, отразилась брезгливость, смешанная с гневом. – Когда мама с Малькольмом разбились, она тоже была в машине. На заднем сиденье. Мне пришлось ее к психологу записать. Он счел, что эта манипуляция с ногой – крик о помощи или что-то в таком духе. Скорбь. Комплекс выжившего… уже не помню. А она и говорит: нет, давно, мол, хочу от этой ноги избавиться. Ну не знаю… – Хейзел энергично затрясла головой.

– А еще с кем-нибудь она об этом заговаривала? С Рэем?

– Пыталась, да. Во всяком случае, он на ее счет не заблуждался. Когда он сюда переехал и мы стали жить все вместе, она ему таких небылиц наплела – к примеру, что папа у нее был разведчиком и ту аварию ему подстроили. Так что он ее знал как облупленную, но не сердился. Бывало, сменит тему, заговорит с ней о школе, еще о чем-нибудь… – Хейзел побагровела. – Я вам скажу, чего она добивалась! – вырвалось у нее. – Чтобы сидеть в инвалидной коляске, чтобы ее катали, как ребенка, чтобы баловали, чтобы внимание обращали. Ради этого все и делалось. Год с лишним назад я у нее дневник нашла. Видели бы вы, что она там понаписала, что напридумывала, нафантазировала. И смех и грех!

– Например? – спросил Страйк.

– Например, как ее с ампутированной ногой сажают в инвалидную коляску и подвозят к самой сцене на концерте One Direction, а потом музыканты окружают ее и носятся с ней как с писаной торбой, поскольку она инвалид, – на одном дыхании выпалила Хейзел. – Подумать только! Гадость какая. Инвалиды все бы отдали, чтобы только здоровыми стать. Я знаю, что говорю. Как-никак медсестрой работаю. Всякого насмотрелась. Ладно, – она бросила взгляд на ступни Страйка, – не мне вам рассказывать. Вы же не сами это над собой сотворили? – вдруг спросила она без обиняков. – Вы же не… не отрез… не того… не своими руками?

Не ради этого ли она позвала его к себе домой? – задумался Страйк. В смятении, подсознательно, пытаясь удержаться на поверхности моря, которое куда-то ее понесло, она хотела утвердиться в своей правоте: пусть у ее сестры ум зашел за разум, но люди так не поступают, во всяком случае в реальном мире, где подушки аккуратно стоят на уголках, а инвалидность наступает только по роковой случайности – когда рушатся стены или взрываются автомобили.

– Нет, – ответил он, – я подорвался на мине.

– Ну вот видите! – восторжествовала она, вновь заливаясь слезами. – Я бы ей и сама это сказала… да только она… она меня не спрашивала… а знай свое твердила… – Хейзел сглотнула ком в горле, – что нога эта ей мешает. Что не должно ее там быть, что нужно от нее избавиться… как будто это опухоль, что ли… Я и слушать не стала. Бред такой. Рэй говорит, он пытался ее образумить. Сказал, что она сама не понимает, чего добивается, что месяцами в больнице лежать, как он валялся с переломом позвоночника, – радости мало: под гипсом язвы образуются, в них инфекция попадает и все такое прочее. При этом он зла на нее не держал. Скажет ей, бывало: идем, поможешь мне в саду или как-то так, чтобы только ее отвлечь от дурных мыслей. В полиции нам сказали, что она по интернету связывалась с себе подобными. Мы знать не знали. Ей шестнадцать было, как тут пойдешь ноутбук ее проверять? Да откуда я знаю, что там искать.