Глотая слезы, Робин не ответила.

– Мы с отцом поддержим любое твое решение, – заверила Линда, – Но задайся вопросом и сама ответь: по какой причине ты никому, кроме нас, не сообщила об отмене свадьбы? Ваша теперешняя жизнь – это ад для обоих. Деньгами распорядишься сама. Решение за тобой.

Она крепко обняла дочь, поцеловала прямо под ухом и поднялась в вагон. Робин выдавила улыбку и помахала, но когда поезд отошел от платформы, увозя мать в Мэссем, к отцу, к лабрадору Раунтри, ко всему, что знакомо и мило сердцу, Робин опустилась на холодную металлическую скамью, закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала, уткнувшись в дареные банкноты.

– Гляди веселей, дорогуша. На нем свет клином не сошелся.

Она подняла глаза. Перед ней стоял какой-то неопрятный субъект. Живот нависал над ремнем, губы изогнулись в похотливой ухмылке.

Робин медленно поднялась. Они были одного роста. Их взгляды встретились.

– Отвали! – бросила она.

Незнакомец заморгал. Ухмылка сменилась оскалом. Робин зашагала прочь, засовывая материнские деньги в карман. Ей вслед понеслись какие-то выкрики, но она не прислушивалась. В ней закипала безотчетная злость – против мужчин, которые расценивали проявление эмоций как призывно распахнутую дверь, которые пялились на женскую грудь, делая вид, что выбирают вино, которые даже простое физическое присутствие женщины рассматривали как скабрезное приглашение.

Ее злость распространилась и на Страйка; тот отправил ее домой к Мэтью, потому что счел обузой; работая в одиночку, он сознательно ставил под удар свой бизнес (созданный, кстати сказать, не без ее участия), лишь бы не подпускать ее к работе, в которой она давала ему сто очков вперед. А все потому, что на ней, с его точки зрения, лежало вечное клеймо: семь лет назад она оказалась на самой неподходящей лестничной клетке в самое неподходящее время.

Ладно, она возьмется обзванивать все эти мерзкие стрип-бары и клубы эротических танцев, чтобы разыскать урода, шепнувшего ей в ухо «девочка». Впрочем, у нее наметились и свои планы. Она хотела поделиться ими со Страйком, но вначале не успела, поскольку провожала маму на поезд, а потом утратила всякое желание, поскольку он приказал ей сидеть дома. Потуже затянув пояс, Робин размашистым шагом пошла дальше и ни на миг не усомнилась, что имеет полное моральное право без посторонней помощи проверить одну версию, не докладывая об этом Страйку.

37

37

This ain’t the garden of Eden.

Если уж сидеть дома, рассуждала Робин, можно хотя бы королевскую свадьбу посмотреть.

Рано утром, с открытым ноутбуком на коленях и с мобильным под рукой, она застолбила себе место на диване в гостиной и фоном включила телевизор. У Мэтью тоже был выходной, но он сидел на кухне, чтобы не пересекаться с ней. Сегодня он не приставал к ней с заботливыми предложениями чая, не расспрашивал о работе, не заискивал. Робин после отъезда мамы чувствовала в нем перемену. В нем появилась тревога, настороженность, серьезность. Вероятно, Линда во время их приглушенных разговоров убедила Мэтью, что возврат к старому невозможен. Робин хорошо понимала, что теперь сама должна поставить точку. Ее подхлестывали сказанные при расставании материнские слова. Она еще не подыскала себе жилье, но уже чувствовала, что необходимо предупредить Мэтью о скором разъезде и подобрать формулировки для извещения друзей и родных. Но пока что она сидела на диване и работала, вместо того чтобы заняться вопросом, который заполонял всю их квартирку, распирал стены, постоянно электризовал атмосферу.