Ей позвонили. Она как раз позавтракала, поцеловала маму за вкусные блинчики и прилегла у себя в комнате, как ее позвали к телефону.

– Слушаю?

– Это Лешевич, помните? Владимир Лешевич. Мы познакомились с вами в Париже, я журналист, приятель Щукиной…

– Да… – она перевела дух. Поняла, откуда ветер дует. С Елисейских Полей. – Я слушаю вас, Владимир. Что-нибудь с Надей?

– Да нет, с ней все в порядке. Она хочет вас видеть.

– В Москве?

– Нет. У меня для вас билет.

– Какой еще билет?

– Давайте встретимся, и я вам все объясню.

И вот теперь она сидела в летнем кафе на Арбате в своем траурном платье и смотрела на часы, ожидая Лешевича. Она не верила, что во все это может быть замешана Щукина. Он хотел от нее другого. И он это получит, даже если она окажет ему эту услугу бесплатно: она устала, она устала бояться смерти…

– Салют, – он был во всем джинсовом, потертом, с легким рюкзачком на спине; очки в металлической оправе несколько изменили его облик, придали ему немного инфантильности, моложавости. – Вы, Юля, похудели.

– У меня погиб муж.

– Главное, что остались живы ВЫ.

Он произнес эту фразу, даже не глядя на нее, словно это и не он вовсе проронил эти несколько слов.

– Послушайтесь моего совета: избавьтесь от того мертвого ребенка, которого носите под сердцем, иначе он отравит вам всю жизнь. Вы все равно ничего не поймете, потому что каждому в отдельности известно лишь то, что должен знать именно он, и ни йотой больше. Вы никогда не сумеете вычислить всю цепочку до конца. Но те, кто сейчас вычислил вас и ждет, когда же вы промахнетесь, стреляют, как вы, наверно, убедились, БЕЗ ПРОМАХА.

– За что убили Адель? У нее же ничего не было?

Лешевич, так же глядя куда-то мимо Юли, словно разглядывал толстого официанта в красной жилетке, подающего пиццу посетителям, сидящим за соседним столиком, ответил:

– Это сделано для Даниэля, чтобы он понял, что с ним не шутят… Тем более что его предупреждали, и несколько раз…

«Я так и знала…»

– А за что убили Диму?