– Кончай шуметь, – отчеканил охранник механическим басом.

– Ой ты, миленький, – сморщилась Ира, – испугался, да? На улице слышно? Ну, чего застыл? Иди, дружок. Свободен.

– Будете шуметь, урою, – пообещал охранник и скрылся за дверью. Несколько секунд они молча слушали грохот замков, тяжелые шаги по лестнице.

– Знаешь, у меня из головы не выходит, как Руслан обозвал нашу маму проституткой, – внезапно произнесла Ира и, приподнявшись на локте, взглянула сверху вниз на сестру. – Может, стоило его убить за это?

– Конечно. – Света, оскалилась и открыла глаза. – Повесить. Я бы с удовольствием это сделала.

– Наша мама не была проституткой, – хмуро отчеканила Ира.

– Какая разница, кем она была, если мы ее никогда не видели? Может, ее вообще не существовало. Мы с тобой подкидыши, врожденные сироты, – пробормотала Света и после долгого молчания громко спросила:

– Как ты думаешь, что они сделают с Лариской?

– Уроют. Если поверят нам, а не ей.

– – А если наоборот?

– Наоборот не будет. Просто потому, что мы им нужней. Мы перспективней. Она ведь олигофренка, ты разве не знаешь?

– Кто, Лариска? – Света приподняла брови.

– Ну да, у нее диагноз. Она сама недавно мне сказала. Ты знаешь, как она любит поплакаться, какие все вокруг гады, какая она бедная, беззащитная сиротка, которую всякий норовит обидеть. – Ира тут же скорчила соответствующую гримасу, жалобную и глупую.

– Между прочим, у нас с тобой тоже диагноз. Ты помнишь психиатршу в интернате?

– Еще бы, – хохотнула Ира, – эту сучку я до смерти не забуду. Помнишь, как ей положили тухлое яичко в сапог? – Ира подмигнула, и лицо ее смягчилось, ей было приятно погрузиться в воспоминания семилетней давности.

– Да, – эхом отозвалась Света, – потом устроили жуткое следствие, нас в одних трусиках, босиком выстроили на всю ночь в физкультурном зале, причем сообразили собрать только тех, кому эта гадина написала чертов диагноз. Знали, сволочи, откуда ветер дует. Хорошо, что никто не сознался и никто никого не заложил. А холодно было и жутко. Директриса ходила вдоль строя в пальто, в шапке, следила, чтобы мы за руки не держались. Так ведь и не узнали, кто это сделал, даже мы не узнали.

Ира вздохнула и нежным, кошачьим голоском произнесла:

– Я это яичко месяц хранила в картонке от электрической лампочки, все думала, как бы использовать. Сначала хотела подложить в сумку нашей классной, но потом пожалела. Она ведь неплохая была, в сущности, не злая. А вот психиатршу я ненавидела. Ох, какой же был кайф, когда я влезла во время урока в учительскую раздевалку. Попросилась в туалет, заглянула по дороге, дверь была открыта, и ни души. Она как раз купила себе сапоги, я слышала на перемене, как она хвасталась учителям. Они стояли в шкафу, новенькие, светло-коричневые, низ кожаный, голенище замшевое, средняя танкетка, мягкая, пружинистая, очень удобная. А внутри натуральный мех. Вот в этот теплый уютный мех я и подложила свое заветное тухлое яичко.