– Ты можешь ничего не говорить, девочка, – произнес он, судорожно всхлипнув, – просто побудь со мной. При тебе могу поплакать, при чужих нельзя. Дай мне руку.

– Око за око! – выкрикнул попугай и засмеялся жутким человеческим смехом. – Где деньги? Ур-рою, падла!

Варя пододвинула свое кресло поближе и погладила узловатую ледяную кисть, лежащую на подлокотнике. Пныря несильно сжал ее пальцы.

– Сегодня прилетит Петюня. Он обязательно их найдет. Я лично буду с ними разбираться. Они мне расскажут все и умрут очень медленно. Но легче мне не станет. Я любил его, гаденыша, как родного сына. Зачем он это сделал со мной? За что?

Варя терпела и не задавала вопросов. Пальцы, сжатые рукой Пныри, онемели, странный, мертвый холод медленно тек от них к плечу и дальше по всему телу. В гостиной было очень жарко, но Варю зазнобило. Ей вдруг захотелось вскочить и убежать вон, подальше от крокодила, от попугая с его человеческим хохотом, от Пныри с его ледяной мертвой хваткой. Впервые она по-настоящему ясно ощутила в себе крошечную отдельную жизнь, ребеночка, которому наверняка неполезна эта мертвая хватка старого жуткого вора.

«Вот он держит меня за руку, и что-то такое передается через кожу. Мне страшно, а ребеночку каково? – подумала она и тут же попыталась отогнать эту бредовою мысль. Она знала, какая у Пныри интуиция, он мог запросто почувствовать ее отвращение, и это было куда опасней всяких туманных биотоков. – Я должна искренне пожалеть его, полюбить. Он старый, больной человек. У него случилось огромное несчастье. Ему плохо. Мне его очень жалко, я его люблю как родного. Бедненький, хорошенький Пныречка, я с тобой, ты можешь мне верить».

Самовнушение помогло. Рука, задеревеневшая, почти парализованная, стала согреваться.

Страх пропал.

– Может, тебе поспать? – осторожно спросила она. – Знаешь, я, когда мне очень плохо, пытаюсь уснуть. А потом все кажется легче, голова проясняется. Ты ложись сюда, на кушетку, а я с тобой посижу. Я не уйду, буду с тобой сколько нужно.

Веки его приподнялись, рука сжала Варины пальцы больно, до хруста. Он медленно повернул голову и взглянул ей в глаза:

– А ты не врешь, девочка? Ты ведь должна ненавидеть меня.

– За что?

– Сама знаешь. Я виноват перед тобой.

– Нет, Пныря. Кто был виноват, тот свое получил, – проговорила она медленно и жестко. – А тебе я благодарна, на всю жизнь. Если бы не ты, я бы, наверное, до сих пор эту мразь любила. Он меня по стенке размазал, а ты соскреб, собрал в горсточку, можно сказать, реанимировал.

– Я тебя под Мальцева подложил, – эхом отозвался Пныря, – под жирного тупого борова. Ты прости меня, девочка. Ты могла бы замуж выйти за хорошего человека, ты могла бы стать счастливой.