Она говорила еще минут пять. Он не понимал смысла слов. Проклятое сверло в мозгу набирало обороты. Петр Борисович выпил очередную обезболивающую таблетку, секретарша заварила ему крепкий чай.

– Петр Борисович, давление меняется, магнитные бури, у меня тоже сегодня весь день голова трещит.

– Да, Тома, спасибо, я понял.

Верная Тома подошла и приложила ладонь к его лбу.

– Может, это грипп? Давайте я вызову врача.

– Не надо. Все. Иди.

Сквозь боль сумел пробиться сиплый голос Агапкина в телефонной трубке.

– Не раскисай, Петр. Держись, – строго сказал старик. – Они именно этого добиваются. Зачем ты выключал телефон? Я ужасно переволновался за тебя. Я, видишь ли, второй день сижу в Интернете, читаю всю эту мерзость.

– Я не выключал. Просто обедал в клубе на Большой Никитской, там нет сети.

– Клуб в старинном английском особняке? Я не помню номер дома.

– Да. Особняк в английском стиле. Номер я тоже не помню, но не важно. Откуда ты знаешь?

– Знаю. Бывал там не раз. Очень давно. В ноябре семнадцатого. Ты обязательно отвези меня туда как-нибудь.

– В ноябре семнадцатого? – тупо переспросил Кольт. – Ну, да, я все не могу осознать, как давно ты живешь. Никак в голове не укладывается.

– Завидуешь? – Старик сипло захихикал. – Хочешь так же?

– Перестань! Что же было тогда в особняке на Большой Никитской?

– Там жил Мастер, Матвей Леонидович Белкин вместе с семьей. Там он вел переговоры с большевиками. Когда во всей Москве было холодно и темно, там еще оставались тепло и свет. Удивительным образом не выключалось электричество, работал водопровод. Оттуда я привозил еду и бинты на Вторую Тверскую. Михаил Владимирович был ранен, Таня родила.

– Кого?

– Как кого? Мишу. Того самого Данилова, дедушку Сони. Поверь, мне тогда было значительно тяжелей, чем тебе сейчас. А потом бывало еще хуже, и всегда казалось, что это последний предел, терпеть невозможно. Но все прошло. Я пережил, справился. И ты справишься, Петр, я тебе обещаю.

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать четвертая