— Воевать? Ты? Залезть в свою скорлупу, съежиться, превратиться в комок. Да, да, в клубок мягких ниток, который страшнее колючего ежа. В клубок, в мягкий клубок, смотанный старухой вдовой из остатков негодной шерсти. Воевать будут другие, те, кто посильнее тебя…

Кямилов нервозно провел рукой по своим седеющим волосам. Он помрачнел и насупился. Потом велел Саррафзаде взять лист бумаги и продиктовал текст телеграммы. Кямилов жаловался на самовольные действия Мехмана, на развал работы в прокуратуре, на то, что молодой прокурор совершенно не справляется со своими обязанностями, не стоит на страже социалистической собственности. От имени райисполкома Кямилов требовал авторитетной комиссии из центра для проверки фактов на месте.

— Так или нет? — спросил он, искоса поглядывая на Муртузова и делая такую мину, точно проглотил кислое. — Пускай приедут, увидят на месте, какой вы представляете из себя клубок — колючий или не колючий… А то вы своими напыщенными речами только затуманиваете наши головы…

Муртузов низко опустил лысую голову, изображая смирение…

— Истинная правда. Ничего не скажешь.

— Он и тебе не дает работать, — продолжал Кями лов, поднимаясь во весь рост. — Ты старый, опытный следователь, а тебя на самом деле, как ты говоришь, впихнули в ореховую скорлупу. Нитки он вьет из тебя, делает из тебя детскую игрушку…

— Верно, ой, верно, — подтвердил Муртузов. — На самом деле, я стал игрушкой в его руках. У меня есть совесть, я это признаю. Вы же знаете, перед тем, кто изрекает истину, шея моя тонка, как волосок, — рубите.

— О, я вижу, что он и тебе надоел.

Муртузов провел ребром ладони по горлу.

— Клянусь, иногда я тоже хочу покончить с собой, как эта презренная Балыш.

— Кстати, а как с делом Мамедхана?

Муртузов опустил глаза.

— Он поручил это дело мне. Взвалил еще одну тяжесть на мои плечи…

— Как это он уступил тебе такой жирный кусок?

Муртузов самодовольно засмеялся. Он сморщил нос, как будто нюхал что-то скверно пахнущее.

— Там, где отдает кровью, он беспомощен, этот молокосос. Опыта нет. Барахтается, как дитя в пеленках. Вначале кичился, поднял шум-гам, хотел создать сенсацию, открыть Америку, потом запутался и, уезжая, поручил мне.

Тут Кямилов вспомнил историю с часами, которую рассказала ему Зарринтач. Он обратился к Саррафзаде:

— Скажи сестре, чтобы она еще раз как следует расспросила, — сказал он. — Понял? Пускай она задушевно побеседует с ней, выяснит все, понял?

— Зарринтач сделает, будьте спокойны.

— Надо ковать железо, пока оно горячо, — глубокомысленно произнес Кямилов и вытянутым пальцем указал на дверь.