Это был странный документ. Кожарин обстоятельно перечислил преступления Чубасова, описал обстановку, которая сложилась в Алферовке с его приездом. Он горячо доказывал, что такие, как Чубасов, не должны пользоваться правами честных людей и что он, Кожарин, не имел другой возможности исправить вопиющую несправедливость. Происшествие было изложено протокольным языком: точно назывался час, указывалось место. О свидетелях и поездке к Покорнову — ни слова.

— Этого недостаточно, — сказал Колесников. — Точно так же мог бы написать любой, кто был в это время у продмага.

— Больше сказать нечего.

— С кем вы поехали к Покорнову?

— Не скажу.

— Может быть, теперь, когда вы сознались, кто-нибудь из свидетелей вспомнит, что видел вас у скамейки?

— А вы их спросите.

— Придется вам встретиться с некоторыми свидетелями на очных ставках.

Кожарин пожал плечами. Колесников задумчиво перелистывал страницы показаний.

В дверях появился Сударев. Он на мгновенье запнулся, прощупал глазами собеседников, потом перешел на крик.

— Я те, черта, по всей деревне ищу! Мотор встал. Где электрик? Нет электрика. Электрик лясы точит. — Уже войдя в комнату и доставая папиросу, обратился к Колесникову: — Вы меня, Михал Петрович, извиняйте, может, он вам по службе нужен, но и нам без электрика труба.

Кожарин насмешливо посматривал на Сударева.

— Не паникуй, дядя Ваня. Похоже, что мотор не на ферме, а у тебя отказал. Садись, покури.

— Некогда раскуривать, — сказал Сударев и снова повернулся к Колесникову. — И чего с ним толковать? Его в ту пору в деревне не было.

— Есть о чем, Иван Лукич. Вот, признался Кожарин, что Чубасова на тот свет отправил.

Сударев забыл о спичке, горевшей в руке, и, только почувствовав ожог, плюнул на нее и на пальцы.

— Ну не совестно тебе людей морочить? — спросил он, выкатив глаза на Кожарина. — Не верьте ему, Михал Петрович, ни слова. Шутку над вами играет. — Пошарив по столу глазами, спросил: — Как разговор вели, под бумажку или так?

— Как полагается, — сказал Колесников, приподнимая исписанные листы.

— Очки втирают, Михал Петрович. И Шуляк, и этот, оба-два договорились комедию ломать.

— А ведь это нехорошо, Иван Лукич. Не много ли шутников для одной деревни?