«Всех нас готов сожрать, а больше всех родного брата,— подумал Иван и с облегчением решил:— когтями да зубами не многое сделаешь. Оружия-то у тебя, гад, нет».

— Я всегда был маленьким человеком,— раздался вдруг негромкий голос Парфенова.— Чего же они могли обо мне-то написать?

— А о тебе, Семен, там ничего и не может быть,— усмехнулся Сергей Когут.— Ты для них слишком мелкая рыбешка. Они повыше метились.

— А Павел-то Романович да и Порфишка такого мне наговорили...

— Облыжно меня приплетаешь, Семен,— азартно затараторил отдышавшийся «Угодник».— Облыжно. Ничего такого я тебе не говорил. Отрекаюсь и отрекаться буду.

— Эти трупы и тебя за собой в могилу тянули,— сказал Сергей Когут,— им хотелось...— Окончание фразы заглушил вопль Павла.

— Трупы, говоришь, варнак проклятый. Радуешься, сволочь, что теперь мы трупы. Не разгадали мы, что этот щенок,— кивнул он на Ивана,— хороший нюх имеет. А то бы ты узнал, какой я труп. Как запылал бы склад да люди из лесосек разбежались, услышав, что мертвый Данилка из могилы выходит, вот тогда бы ты узнал, что трупы делать могут. Трупы!— Еще яростнее взвыл он.— В ящиках, что на Суземке вместе с золотом закопаны, для вас трупный яд подготовлен! Провокация, говоришь, клевета!.. Не все так подумают, когда те бумаги увидят! Кое-кто и поверит в те бумаги! Кое-кому даже выгодно, чтоб народ в те бумаги поверил! Думаешь, за золотом я сюда пришел?! Ха!.. Шел, чтоб ту бумажную заразу на вольный свет пустить! А ты говоришь — трупы! Ты тоже труп! Будешь трупом. Раз я гибну, так пусть весь наш корень сгинет. Трупы! Ты тоже труп! Ты уже полчаса как труп!

И вдруг, распрямив как пружину упертую в плинтус ногу, Павел бросился на Сергея, протянув к его горлу правую руку. На его ладони сверкнул блестящий полуобручек.

Как ни стремителен был бросок Павла, Могутченко отреагировал еще быстрее. Кулаком, в котором была зажата только что раскуренная трубка, он ударил взвившегося в броске бандита по лбу. Павел Когут грохнулся на пол у самых ног Сергея Романовича. Тот вскочил с побелевшим лицом и поднял звякнувший об пол полуобручек, выпавший из рук Павла.

— Куда ты смотрел?— обрушился Иван на вбежавшего в комнату отделкома.— Обыскал, что называется.

Козаринов с виноватым видом начал еще раз обыскивать потерявшего сознание Павла Когута. И в этот момент Иван впервые услышал, как может ругаться его начальник. Могутченко стоял спиной ко всем, рассматривая что-то в руке, и ругался. Такой забористой, увесистой, виртуозной брани «в надгробное рыдание», «в семь гробов», «в акульнуго печенку» и «пасхальные песнопения» не только Иван, но, видимо, и Сергей Романович никогда не слыхал.