«Ваня! Поедем или не поедем? У меня все готово. Отвечай ясно».

«Ваня! Поедем или не поедем? У меня все готово. Отвечай ясно».

Вернувшись в управление, Смолин поговорил с Крестовым и Кичигой и отправился в артель.

Это было одно из странных учреждений, выросших и бурно действовавших после войны. Несколько десятков человек сооружали здесь громоздкие кровати с панцирными сетками, больше похожие на катафалки, трепали из какого-то тряпья техническую вату, красили зеленой ядовитой краской жестяные умывальники.

Войдя в кабинет председателя, Смолин невольно улыбнулся. Невзирая на скромные масштабы производства, в комнате начальства стояла дорогая, впрочем, безвкусная мебель, на столе тускло сиял мраморный чернильный прибор.

Председатель сидел на простом дубовом стуле, но для посетителей были предназначены два огромных мягких кресла.

Подивившись про себя этому, Смолин присел было на кресло, но тут же встал. Пружины кресла под тяжестью тела ловко и мягко ушли вниз, и над массивным столом председателя артели осталась торчать только голова посетителя.

Пересев на стул, Смолин показал документы.

Председатель терпеливо выслушал капитана, искренне огорчился, узнав о несчастье, но признаков большого горя не обнаружил. Смолину даже показалось, что он возбужден так, как бывают возбуждены люди, обожающие новости и умеющие бесконечно точить о них языки.

Все опрошенные следователем люди в один голос утверждали, что Груздь и Курчатов были большими друзьями и умышленное убийство здесь совершенно исключалось.

Начальник кроватного цеха Курчатов всегда отзывался о счетоводе в самом лучшем смысле, постоянно подчеркивал его честность и порядочность.

Друзья вместе переехали сюда из деревни, где тоже работали в небольшой артели, производившей хозяйственное мыло, олифу, краски.

В управлении Смолина уже ждали Анчугов и Гайда. Помощник капитана сообщил, что обыск на квартире Груздя не дал ничего существенного.

Гайда отчужденно молчал, и Смолин был уверен, что этот умный и цепкий человек уже придумал или придумывает, как действовать дальше.

Но так как Михаил Иванович не открывал рта, Смолин начал разговор первый.

Поделившись впечатлениями от артели, капитан рассказал о записке, найденной в квартире Курчатова.

— Письмо, как письмо, — осмотрев бумажку, сказал Гайда. — Недомерок только. Непонятно.

— Недомерок, Михаил Иванович?

— Слов мало, а лист большой. Одиннадцать слов. Четвертушки тетрадной хватило бы.

Смолин молча вздохнул: «Господи! Сколько же учиться еще надо, чтобы все видеть и не делать ошибок».