— Секундочку! — остановил он собеседницу. — Ты хочешь сказать, что…

Но Милнер его не услышала. Она была полностью погружена в свои воспоминания.

— Ты знаешь, что он мужчина крупный. И он был слишком силен для меня. Прежде чем я сообразила, что происходит, он повалил меня на кровать, покрытую дорогим покрывалом, и всем своим весом придавил меня так, что я едва дышала. При этом он все время смеялся, будто это я в шутку отбивалась от него. Я до сих пор помню запах перегара у него на губах и ощущение его пальцев, впивающихся в мои руки, и его лицо, так близко от моего, что мне пришлось зажмурить глаза…

Купер молча ждал. Он хотел попросить девушку остановиться, хотел сказать, что с него достаточно, что есть моменты, когда лишняя информация только вредит… Но ее слова, быстрые и холодные, продолжали литься из телефонной трубки, как поток воды, вырвавшийся из ледяного плена.

— Самым ужасным было то, что я никак не могла заставить себя позвать на помощь. Потому что я находилась в его доме, Бен. Я была слишком растеряна, чтобы плакать или кричать. Слишком растеряна! Звучит смешно, правда? Сплошная патетика. Я не хотела поднимать шум.

Хелен запнулась, и это было единственным свидетельством тех эмоций, которые скрывались за ее внешне равнодушным повествованием. Купер никогда не ощущал себя таким беспомощным, ему никогда так не хватало слов.

— Я все думаю о всех тех женщинах, которые были изнасилованы, — говорила между тем Милнер, — и так и не смогли объяснить в суде, почему они не сопротивлялись и не звали на помощь. До той ночи я никогда не могла их понять, Бен. А теперь понимаю.

Купер вспомнил, как читал отчет о суде над американским серийным убийцей, которого обвиняли в изнасиловании с особой жестокостью и убийстве нескольких женщин. Тогда, приговаривая его к электрическому стулу, судья произнес фразу, ставшую впоследствии знаменитой: «Сексуальное желание мужчины совершенно непропорционально той похвальной цели, достижению которой оно призвано служить. Но некоторым людям оно действительно служит для достижения цели — абсолютного господства над жертвой».

— В конце концов меня спасло то, что кто-то забарабанил в дверь спальни, — сказала Хелен. — В коридоре стояла целая группа людей, которая отчего-то жутко веселилась. Естественно, я была убеждена, что хохочут они именно надо мной. Глупо, правда? И когда Грэм Вернон наконец отпустил меня, мне пришлось пройти мимо них вниз по лестнице так, как будто ничего не случилось. Мне была непереносима сама мысль о том, что все на меня смотрят, видят, в каком я состоянии — изодранная, как кошка, с разорванным лучшим платьем и торчащими в разные стороны волосами. Ни о чем другом я в тот момент думать не могла. Но ведь им не было до меня никакого дела, ведь правда? Потому что все они были такими же, как он сам. Грэм Вернон. Так что не спрашивай меня, прочему я его ненавижу, Бен.