Дверь открывается с трудом, Саломее приходится налегать на нее всем телом. Петли старые, скрипят. И резкий этот звук нарушает хрупкое равновесие.

– Если ты не заткнешься, я тебя пристрелю, – говорит Василий.

– Ты все равно собираешься меня пристрелить. Его тоже. Не потому, что считаешь нас виноватыми, но сейчас у тебя выхода нет. Верно? Мы свидетели. А свидетели – опасны.

– Умная слишком.

Узкий коридор. Темный коридор. Настоящий тоннель, проложенный под домом.

– Тебе о нем Елена рассказала? Она была здесь с самого первого дня реконструкции…

– Угадала.

– Мне ничего не видно. Я там провалюсь. У тебя есть фонарик? Дай, пожалуйста. Ты ведь и сам не сможешь видеть в темноте. А пистолет держать удобнее обеими руками.

В руку сунули теплый пластиковый цилиндр. И Василий предупредил:

– Без шуток.

– А разве я шучу? С запредельем вообще шутить опасно. Оно из шутников с легкостью души вытягивает, каждому ключик подбирает. Знаешь, чего не было в той истории о доме с голубями?

– Чего?

– Того, что стало со служанкой. Она отомстила, но… исчезла. Сбежала? Вряд ли. Запределье не отпустит человека, открывшего дверь. Вы ведь слышали голубей?

– Это запись.

Фонарик светил ярко. Саломея держала его обеими руками, не столько опасаясь выронить, сколько еще не зная, как именно использовать маленькое солнце, попавшее к ней в руки.

Тоннель спускался. Щербатые ступеньки были узки и ненадежны. Камень крошился под ногами и шелестел. Этот шелест и еще, пожалуй, далекий звон капли, что разбивалась о зеркало воды, были естественными звуками этого места.

– Ну да, запись. Вы сами расставили здесь микрофоны? Или попросили Елену?

– Вместе.

– Конечно, вместе. Пострадавшим следовало объединиться.

Олег держался слишком близко. Он вклинился между Саломеей и пистолетом, но это было неправильно. Его благородство сковывало руки. И Саломея продолжала говорить: