«Я никогда не буду такой одинокой», – подумала Эллен, представив свою собственную маму. Она попыталась вообразить, каково той было потерять Эльзу.

Хелена села по другую руку Харальда.

Две женщины и один мужчина.

Зависть.

Двери церкви закрылись, и наступила мертвая тишина.

Эллен с трудом дышала в совершенно неподвижном воздухе. Свечи у алтаря больше не мерцали.

Зазвонили колокола, и она снова могла дышать полной грудью.

Глаза жгло. Так странно. Иногда на тебя накатывает скорбь, и ты не можешь совладать с нею. Плакать не хотелось. У нее нет права плакать на панихиде по Люкке, она ведь не знала девочку.

От чужой скорби появилась боль в затылке, которая перекинулась на позвоночник. Ей не надо было сюда приходить.

Колокола смолкли.

– Что только не делает с нами скорбь, – начал священник. – Начнем нашу панихиду с того, что все вместе сложим руки и в последний раз помолимся за Люкке.

Эллен сделала, как он велел.

– Бог, он всех детишек любит, и меня он не забудет. И куда бы я ни шел, всюду руки он простер. Счастье может и уйти, а Отец на небеси…

Внезапно кто-то с передних рядов встал. Эллен приподнялась, захотев увидеть, кто это.

Это была Мона. Она извинилась, поскольку нескольким людям пришлось подняться, чтобы она смогла выйти в церковный проход.

Эллен привстала еще больше.

– Теперь я хочу, чтобы мы устремили наши мысли к Люкке. Достаньте ваши молитвенники, – призвал священник. – Поем псалом двести сорок восемь.

Мона шла по проходу, пристально глядя прямо перед собой.