Он добрался до дома примерно тогда, когда Холли Гибни начала свое выступление в конференц-зале в конторе Ховарда Голда. Дома Хоскинс разделся до трусов – не забыв предварительно запереть входную дверь на все замки – и помчался в ванную опорожнить мочевой пузырь. Покончив с этим насущным делом, он снова взял зеркальце и проверил, что там с ожогом на шее. Наверняка воспаление уже начало проходить. Но нет. Стало не лучше, а хуже. Ожог почернел, кожа потрескалась. Глубокие, жуткие трещины местами сочились белесым гноем. Хоскинс застонал, крепко зажмурился, потом с опаской приоткрыл глаза и вздохнул с облегчением. Никакой черной кожи. Никаких трещин и гноя. Но шея и вправду была ярко-красной, а кожа пошла волдырями. Прикасаться к ожогу было не так больно, как раньше, но чему удивляться? Он же принял изрядную дозу русской анестезии.

Надо меньше пить, подумал Хоскинс. Когда тебе начинает мерещиться то, чего нет, это уже недвусмысленный сигнал. Можно сказать, предупреждение.

У него не было мази с алоэ, поэтому он намазал ожог гелем с арникой. Гель был жгучим, но боль быстро прошла (во всяком случае, превратилась в тупую пульсацию). Это же хорошо, да? Чтобы не испачкать подушку, Хоскинс обернул ее полотенцем, потом лег и выключил свет. Но в темноте стало хуже. В темноте боль ощущалась сильнее, и было очень легко представить, что где-то в сумраке затаилось незримое, страшное существо. То же самое существо, которое стояло у него за спиной у амбара в Каннинге.

Тебе просто почудилось. Как почудилась черная кожа. И трещины с гноем.

Да, так и есть. Но все равно ему стало гораздо спокойнее, когда он включил лампу на прикроватной тумбочке. Последнее, о чем он подумал, прежде чем провалиться в сон: утро вечера мудренее.

8

– Выключить свет? – спросил Хоуи.

– Нет, не надо, – ответила Холли. – Это не развлечение, а информация. Хотя фильм короткий, всего восемьдесят семь минут, мы не будем смотреть его весь. Только самое начало. – Она боялась, что будет нервничать, но, как ни странно, нервозности не было. По крайней мере пока. – Но прежде чем мы приступим к просмотру, мне нужно кое-что вам объяснить. Наверняка вы уже сами все поняли. Хотя, возможно, ваш разум еще не готов принять правду.

Они все молча смотрели на нее. Эти взгляды, эти глаза… Ей самой с трудом верилось, что она решилась на такое отчаянное предприятие: она, Холли Гибни, робкая серая мышка, которая в школе всегда сидела на задней парте и никогда не поднимала руку, а в те дни, когда у них была физкультура, надевала спортивную форму под школьную, чтобы не раздеваться перед одноклассницами. Холли Гибни, которая, даже будучи взрослой девушкой за двадцать, никогда не решалась перечить матери. Холли Гибни, которая дважды теряла рассудок.