Он посмотрел влево. Женщиной в постели была его мать. Он узнал ее лишь по черепаховой заколке, еле державшейся на остатках волос. С этой же заколкой она лежала в гробу. В морге ей сделали макияж, превратили ее лицо в личико восковой куклы, хотя в целом это смотрелось не так уж и плохо. Сейчас у нее почти не осталось лица: просто череп в лохмотьях гниющей кожи. Ее ночная рубашка прилипла к телу, потому что промокла от гноя. Над ней витал запах тухлого мяса. Джек хотел закричать и не смог.

– Этот рак поджидает тебя, сынок, – сказала она. Он слышал, как щелкают ее зубы. Видел, как щелкают ее зубы, потому что у нее не было губ. – Он пожирает тебя изнутри. Тот человек еще может забрать его, но лучше не медлить, иначе будет поздно. И тогда даже он будет бессилен. Ему нужно, чтобы ты кое-что для него сделал. Ты же сделаешь, да?

– Да, – прошептал Хоскинс. – Все, что угодно.

– Тогда слушай внимательно.

Джек Хоскинс слушал очень внимательно.

10

Перед фильмом, который поставила Холли, не было заставки с уведомлением об авторских правах, что совершенно не удивило Ральфа. Кого интересовали авторские права на такое старье и к тому же откровенную муть? Музыка – гремучая смесь плачущих скрипок и раздражающе бодрых аккордеонов а-ля нортенья. Картинка вся исцарапана, словно на заезженной пленке, которая явно хранилась не в лучших условиях.

Неужели я это смотрю? – подумал Ральф. Дурдом.

Но Марси Мейтленд и его собственная жена смотрели на экран с сосредоточенностью примерных студенток, готовящихся к последнему экзамену, да и все остальные, хоть и не столь поглощенные действом, тоже не отрывали глаз. Юн Сабло даже слегка улыбался. И это была не скептическая улыбочка человека, которого заставляют смотреть всякую ерунду, а мечтательная улыбка взрослого, погруженного в воспоминания о детстве.

Фильм начинался со сцены на ночной улице, где работали только какие-то сомнительные заведения: то ли бары, то ли публичные дома, то ли и то и другое. Камера держала в фокусе красивую женщину в платье с глубоким вырезом. Женщина шла по улице, ведя за руку дочку лет четырех. Возможно, эта ночная прогулка по злачным кварталам вместе с ребенком, которому давно пора спать, объяснялась по ходу фильма, но Ральф и остальные до этого объяснения не досмотрели.

Какой-то пьяный мужчина попытался заступить женщине дорогу, и пока губами он говорил одно, актер английской озвучки произнес: «Эй, красотка, пойдешь со мной?» – с ярко выраженным мексиканским акцентом, как у Спиди Гонзалеса. Женщина оттолкнула его и пошла дальше. Из темного переулка на сумрачном пятачке между двумя фонарями ей навстречу вынырнул некто в длинном черном плаще, позаимствованном прямиком из фильмов о Дракуле. В одной руке он держал большой черный мешок. Незнакомец схватил девочку и побежал. Мать закричала и бросилась за ним. Она догнала его у следующего фонаря и вцепилась в мешок. Негодяй обернулся, и фонарь высветил его лицо. Оказалось, что это мужчина вполне заурядной наружности, немолодой, но и не совсем старый, со шрамом на лбу.