— В гараже, — неохотно отозвался Кноль, — я с ними Олега оставил, чтоб присматривал.

— С ними? — удивился Лунин.

— Еще и пацана в это дело втянул, — почти одновременно с ним возмутился оперативник. — Вообще головой ослаб? И кто у тебя еще там, кроме Рината?

— Местный один, с заправки. Михайлов. Дамира одноклассник. — Выражение лица Кноля сделалось вдруг испуганным. — Вы поймите, Олег ни в чем не виноват. Это все только я. А он что, он просто остался посидеть с ними покараулить. Можно же позвонить ему прямо сейчас, он их и выпустит.

— Звони быстро! — потребовал Зубарев и, патетично закатив глаза к небу, задал вопрос только одному ему известному собеседнику: — Неужели, чтобы стать полковником, надо обязательно в идиота превратиться?

Аркадий Викторович торопливо выхватил из кармана смартфон и несколько раз ткнул пальцем в клавиатуру.

— Идут, — облегченно улыбнулся он Лунину, — гудки идут! Сейчас ответит!

— Скорей бы уж, — нетерпеливо проворчал Вадим.

— Алло, сынок! — закричал, прижимая телефон ко рту, Аркадий Викторович. — Ты меня слышишь? Отпускай их! И Рината, и этого, второго, Михайлова. Обоих! Это не они. Я все узнал… Тут, оказывается, так случилось…

Полковник вдруг осекся, Илья увидел, как на лице полковника появилось выражение дикого, отчего-то зачастую называемого животным, ужаса.

— Сынок, — простонал в телефонную трубку Кноль, — сына…

«Если решишь дождаться моего возвращения, тоже ничего страшного». Все ведь понятно. Да, ничего страшного не произойдет, если не считать страшным уже ставшее таким знакомым за последние несколько дней выражение разочарования на лице отца. Безмолвное. Без упречное — Да, именно так, «без упречное». Ведь безупречное — это то, к чему нет никаких упреков, а «без упречное» — это то, что само тебя не упрекает. Вот только и безо всяких упреков на душе становится так муторно, что хочется кричать. Кричать: «Нет, папа! Я тебя не разочарую! Посмотри, посмотри на меня еще раз. Посмотри, но только другим взглядом, так, чтобы я понял, что ты мною гордишься. Посмотри на меня…»

Вот только так ни разу крикнуть он и не смог. А отец, скользнув по нему грустным, разочарованным взглядом, молча уходил в свою комнату. Олег знал, что он там делает. Усевшись в кресло за письменным столом, отец придвигал к себе стоящую у него на столе фотографию, тот самый снимок, где их было все еще четверо, и так сидел, уставившись на него неподвижно. Почти неподвижно. Один раз Олег осмелился приоткрыть дверь кабинета и испугался. Испугался, увидев за спинкой кресла непривычно сгорбленную спину отца и его плечи. Мощные, широкие плечи мелко подрагивали, словно какой-то невидимый мучитель раз за разом пропускал сквозь них электрические разряды. Осторожно, стараясь не выдать себя и звуком, подросток прикрыл дверь и помчался в свою комнату, где, бросившись на кровать, зарыдал. Не сдерживаясь, во весь голос. Он знал, кто на самом деле был этим мучителем. Он сам. Только он. Ведь это из-за него пропала Алина. Если бы только он дал ей возможность в тот день дозаниматься до конца, ничего бы не произошло. Она бы не пошла к реке, в лес, к этому сто раз проклятому обрыву. А на улицах поселка ей никто и ничто угрожать не могло. Конечно же, виноват только он. Он сам это прекрасно понимает и понимал бы, даже без этого ужасного, невыносимого отцовского взгляда, который больше терпеть уже нет никаких сил.