– Не понял?

– У родильницы проблемы, но у ребенка никаких патологий нет. Так что девочку вашу уже пеленают. Вы на машине? Автокресло купили?

* * *

Вопросы быта Томский всегда игнорировал. Имелись еда, чистая рубашка – пользовался. Некому было позаботиться – не страдал ни капли. Ел, что находилось, батон хлеба например. Или два батона. Когда увлекался работой, мог, как верблюд, до двух суток на старых запасах.

И вдруг – младенец. А он один, и помочь некому.

Михаил разместил люльку-переноску на переднем пассажирском сиденье. Всю дорогу, пока стоял на светофорах, с удивлением и страхом рассматривал безмятежное спящее личико. И постоянно боялся, ждал: вот сейчас закричит, начнет извиваться. Потребует есть, пить, пустышку, маму. И что тогда делать?

Но юная Леночка милостиво позволила привезти себя домой. И лишь когда поднялись в квартиру, отчаянно разрыдалась.

Томский опасливо извлек дочку из люльки. Попробовал укачать. Малышка абсолютно осмысленно (явно врут, что младенцы почти слепые) взглянула в его лицо и заревела еще громче.

В голове у Михаила метались осколки полезной информации: смесь, бутылочку простерилизовать, растворять при температуре – какой? Уже вылетело. Или ей надо подгузник сменить? Томский принюхался. Пахло подозрительно. Но хотя бы не противно – будто кефир разлили.

И голову ей надо поддерживать как-то по-особому.

Он лихорадочно пытался вспомнить все полезное. Но в голову почему-то лезли мантры для детей. А на глаза попадались книжки для младенцев от одного дня и старше (тут Кнопка суеверничать не стала, накупила целую гору).

Леночка тем временем выпростала из-под одеяльца крошечную лапку-ручонку. Томский с удивлением увидел: на кулачки зачем-то надеты полотняные варежки. Зачем они дома? Осторожно снял. Пальцы – будто щупальца у крошечного осьминога. Или как водоросли, шевелятся бессмысленно, качаются на волне.

А глаза – инопланетные. Мудрые. Словно кроха семи дней от роду еще (или уже) знает – что там, за гранью по имени жизнь. Что будет с ней, и с ним, и со всем человечеством.

Он попытался перехватить ее взгляд. Глупо улыбнулся. Молвил:

– Ну-ка, скажи: «па-па».

Девчушка взглянула с презрением. И разразилась криками. Сейчас они совсем не были похожи на кошачье мурлыканье – скорее на рык разгневанной рыси.

Куда ее положить? Кроватки нет… Томский пристроил дочь в самом дальнем уголке дивана. Помчался на кухню. Дрожащими руками, под вопли разной степени интенсивности, взялся готовить смесь. Вскипятил воду, ошпарился. Первая порция еды вышла с комками. Вторая тоже. Когда наконец соорудил нечто приемлемое и вернулся в комнату, оказалось, что дочка – беспомощный младенец! – благополучно преодолела полтора метра до края дивана и теперь лежит на полу. Продолжает рыдать – тихонечко, безнадежно.