Вернулся в комнату. Догадался обернуть руку в носовой платок. Только потом взял «Беретту», понюхал дуло. Ружье пахло порохом.
«Почему я поехал один? Почему хотя бы Севку не позвал?!»
Где девочки? Где они, где?! Надо обшаривать соседние дома, всю проклятую деревню!
Михаил отшвырнул ружье ногой, выбрался из погреба. Вышел на порог унылого дома, растерянно огляделся. Огород, в дальнем его конце – железный кунг. Может быть, там?!
Когда-то, наверно, здесь рос картофель, но сейчас пришлось продираться сквозь метровые заросли сорняков. Весь в репьях, в грязи, он добрался до железного домика. И в шаге от него замер. Показалось, в стороне, в высокой траве что-то блеснуло.
Михаил медленно, будто под дулом пистолета, обернулся.
Сначала увидел расшитый беспечными блестками подол вечернего платья. И только потом – свою любимую дочь. Она лежала на земле лицом вниз и не шевелилась.
– Леночка, – тихо произнес Михаил.
В небе беспечно пронеслась парочка ласточек. Вкусно пах клевер.
Отец зажмурился. Сон, кошмар. Или дочка притворяется, разыгрывает его?
– Зайка моя! Это я, папа!
Получилось страшно, хрипло. Он безнадежно, словно на казнь вели, подошел к девочке. Присел на корточки, схватил ее на руки…
Прекрасные зеленые глаза юной принцессы смотрели в небо. В уголке рта запеклась струйка крови. А на расшитом кружевами лифе зияла обожженная порохом дыра.
* * *
Сверхострые психотические состояния всегда потом дают стойкую амнезию.
Но к Михаилу боги не проявили милосердия. Красивые, пустые, обвиняющие глаза дочери навсегда остались с ним.
И мертвая Кнопка всегда будет ему являться.
Тело жены он обнаружил в кунге. Та лежала, свернувшись калачиком, – будто спала.
А проклятые ласточки продолжали чирикать, расчерчивать черными штрихами изумительно белые облака.
Михаил больше не мог думать: о логике, отпечатках, полиции. Ни о чем разумном. Он бегом вернулся к дому. Схватил «Беретту» и принялся палить в небо. Стрелок из него всегда был никакой, но двух птиц убить смог. Тельце одной из ласточек упало рядом с навсегда уснувшей дочкой.