Он послушно слонялся по больничному парку. Санитары, прежде не сводившие глаз, теперь позволяли ему невиданную роскошь – побыть в одиночестве. К Томскому подходили фигуры, похожие на него, – в казенной одежде, с пустыми глазами. Каждый пытался что-то рассказать, но он никогда не слушал. Молча отворачивался и отходил. Никого не пускал в свой кокон.

Воспоминания продолжали накатывать – теперь приятные. Если перед ним вставало смешное лицо с носом-кнопочкой, он знал: это его жена. Когда видел девочку, зеленоглазого ангела со светлыми локонами, понимал: вот его дочь. Но ему совсем не хотелось их видеть. Зачем?

Его теперь окружали только мужчины. Ни единой дамы-доктора, вместо медсестричек – бугаи-медбратья. Студенточек на практику не водят. Сплошь неприветливые, отбракованные жизнью самцы.

Томского никто не навещал. Не приглашал к телефону. Не писал ему писем. Хотя поначалу (он смутно помнил) его терзали расспросами, требовали отвечать на глупые тесты, опутывали проводами и снова о чем-то спрашивали. Куда-то возили в наручниках, под конвоем. Держали по несколько суток в полностью пустой комнате. Кричали на него.

Но теперь оставили в покое, и Михаил почти с удовольствием соблюдал примитивный, умиротворяющий распорядок: подъем-уколы-завтрак-ничего-уколы-обед-ничего-уколы-ужин-сон.

Кто-то из соседей по палате суетился. Прорывался на другой этаж, к телевизору, ходил на забавы – в тренажерку, в столярный цех. Все чего-то ждали: свиданий, выздоровлений, свободы. А ему было мило и здесь.

Одна беда: в больничном парке он иногда видел ласточек. Не в галлюцинации – настоящих. И снова начинали накатывать страх и тоска. Почему он, собственно, настолько переживает из-за каких-то птиц? Нет, лучше не думать об этом.

…Однажды – кажется, тогда наступило лето – Томский послушным роботом бродил по дорожкам. Смотрел вниз, в голове, в такт шагам, вертелось что-то вроде считалки: плитка с трещинкой, плитка с ямой. Плитка грязная, плитка дырявая…

Неожиданно повеяло ароматом – сладким, давно забытым. Райским. Он растерянно поднял голову – и замер, оборотился в хладный валун.

Метрах в десяти в стороне стоял его лечащий врач. Константин-какой-то, отчества Михаил не помнил. А рядом с ним – не бредит ли он? – постукивала каблучком женщина. То была не размытая фигура из рая, но настоящая дама. Из плоти и крови. Очень красивая. Одета в зеленый, словно трава, костюм. Только раздражало, что она по плитке все колотила и колотила острым своим каблучком. Тревожный, гулкий звук – будто дрелью в висок.

– Томский! – резко выкрикнул врач. – Подойди.