Прежде чем она успела понять, что происходит, Эйдан Шарп быстро шагнул внутрь и запер дверь одним движением. Он положил ключ в карман.

– Я хочу поговорить с тобой, – сказал он.

Инстинктивно Фрея двинулась назад, в гостиную, и подбежала к столу, на котором оставила свой мобильный телефон. Обычно он был у нее в сумке или в кармане куртки, но этим вечером из-за концерта она решила оставить его здесь.

– Мы не хотим, чтобы нас беспокоили. – Он оказался сбоку от нее, и его рука в перчатке стремительно вырвала телефон из ее рук.

– Отдайте мне это, пожалуйста.

– Сядьте, мисс Грэффхам. Вы сейчас не в полицейском участке Лаффертона, а также не при исполнении в качестве офицера.

– Отдайте…

Из левого кармана своего пиджака он достал шприц. Фрея увидела, что он был наполнен прозрачной жидкостью. Она сглотнула, во рту у нее внезапно пересохло.

– Я сказал, садитесь.

Его голос был очень мягким, и в нем звучали нотки маниакального спокойствия и слащавого увещевания, которые она раньше слышала у очень опасных людей. Она очень хорошо понимала, что некоторое время ей нужно будет подыгрывать ему и делать то, что он скажет. Эйдан Шарп не отрывал от нее глаз, пока шел по комнате, чтобы выключить верхний свет, оставив только две лампы. Потом он сел в кресло напротив нее и откинулся назад с самой неуловимой улыбкой и устремленным на нее взглядом. Фрея начала быстро думать, как ей с ним справиться, как заболтать его, поменять его настроение, а еще о том, как можно сбежать. Одна дверь в комнате вела в коридор, другая на кухню, а оттуда еще одна – в проход между ее домом и соседским. В конце прохода была деревянная дверь, запертая изнутри.

– Я хочу поговорить с тобой, – сказал Эйдан Шарп еще раз.

– Об Анджеле Рэндалл? Или Дебби… может быть, о них обеих?

– Заткнись.

Это был другой человек, непохожий на того, кто сидел напротив нее в «Посольском номере»: другой, но в то же время совершенно узнаваемый, как и многие психопаты, с которыми ей приходилось иметь дело. Она должна была распознать признаки, хотя на самом деле, подсознательно, уже даже тогда понимала, что распознала.

– Анджела Рэндалл была тупой сукой. Очень надоедливой тупой сукой.

– Вы сказали, «была»… Она?..

– Я сказал тебе заткнуться.

Ей надо было оставаться рациональной и спокойной, не дать ему почувствовать запах страха, ни малейшим движением не выдать то, что она задумала.

– Я ненавижу женщин, но эту тупую суку я ненавидел больше, чем большинство. У нее не было гордости, понимаешь, она лежала у моих ног, словно сука во время течки, она отправляла мне послания, полные гнусностей, заискивала, липла, умоляла. Где во всем этом была гордость? Она слала мне открытки, она слала мне подарки. Это, – он поднял свой рукав и продемонстрировал часы. – Да, конечно, и множество других вещей. Она тратила уйму денег, наверное, влезла в долги, и каждый раз там были эти жалкие записки. Она унижала этим себя. Я презирал ее. Я продал большую часть вещей. Я не хотел, чтобы они окружали меня, пятнали меня своим присутствием, но я оставил часы. Я знал одного человека, у которого были такие часы, когда я был маленьким мальчиком. Родственник, с которым я часто виделся. Я обожал его. Я с тех пор больше никогда не видел таких часов.