— Да, пожалуй.
— Вот что она сказала:
— Папа никогда меня не бил, — сказал Кевин. — Ни единого раза.
— Ясно… Ну и хорошо. Передаю трубку.
Кевин поднялся на мост через Дальэльвен, и в трубке затрещало.
— Здравствуй, милый… — Голос у матери был мягче и медлительнее, чем в прошлый раз.
— Здравствуй, мама. Ты хотела что-то мне сказать. И попросила медсестру записать на бумажке.
— Бумажка? Да-да… да, вот. Вот бумажка.
У матери в голове стоял туман, она говорила тягуче-замедленно, но во всяком случае реагировала на обращенные к ней слова.
Снова тишина, секунд на десять-пятнадцать. Потом мать сказала:
— Папа хотел попросить прощения. За то, что он тебя ударил.
— Папа никогда не бил меня.
— Плохо было, — сказала мать, словно не слыша его. — Совсем плохо, когда мы еще не переехали на Стуран. Я знаю, что ему было стыдно, но такой уж человек. Он…
— Мама, он меня не бил. Ты ошибаешься, ты…
И вдруг Кевин все понял.
Он увидел перед собой брата. Не взрослого задиру, а фотографию брата маленького, из фотоальбома.
Брат с удочкой в руках стоял на мосту — наверное, где-то на Гринде.
Папа ударил его, подумал Кевин. Не меня.
Отец не бил балованного младшего, милого шалуна, который получал все, на что укажет, включая красное йойо.