– Похоже на то.

Герман лениво похрустывал свежим огурцом: вот тут, кроме нитратов и прочих пестицидов, уж точно ничего не подмешано. А с ними он уж как-нибудь справится!

– Насчет того дела, с Кириллом… новости какие-нибудь были?

– Может, и были. – Никита лениво ел картошку. Раз так, Герману тоже можно. Странно: несмотря ни на что, ему все сильнее хотелось есть. – Да разве мне кто сообщит? Но что может быть нового? Только Кирилл знает, что сделал и почему.

Герман кивнул, отводя глаза. А если не только? Ничего не известно, конечно, однако присутствие Никиты в тот вечер у Кирилла теперь не кажется простым совпадением!

– Выпьем за его память, – Никита Семенович проворно наполнил рюмки, взглянул прямо, открыто. – Знаю, ты его не любил, ну а мы тут больше года бок о бок прожили, пока Дашенька живая была. Горе его сломило, беднягу. И то сказать – не всякому такое по силам!

Эта садистская жалость палача к жертве чуть не выбила из Германа всякое самообладание. Но вспомнил, какими слезами рыдал Никита, оплакивая Дашеньку, – и снова ощутил в себе ни с чем не сравнимое, восхитительное спокойствие близкого торжества справедливости.

– Извини, пить не буду, – сказал, так же прямо и открыто глядя в ненавистные глаза. – И отношение мое к Кириллу тут ни при чем. Сейчас я бы даже за собственное здоровье не выпил. Нельзя, сказал же. Как видишь, у каждого есть свои табу. Мне – пить, тебе в баньку ходить. Почему, кстати, я забыл?

– Да какими-то лишаями покрываюсь, черт его знает, – застеснялся Никита Семенович.

Герман хохотнул:

– Ой, извини, я вспомнил вдруг… Один типус в колонии, где я работал, – не представляешь, чего я там только не навидался! – рассказывал дивную историю, почему человек может перестать в баню ходить с компанией. Скажем, «петухам» насильно делали на заднице татуировку: червонных тузов.

– Червонных тузов – это если каталу за мухлеж опускают или проигравшего – за карточные долги. А вообще-то «петухов» пчелками метят, насколько я знаю, – с сомнением покачал головой Никита Семенович.

Герман глаз с него не сводил, вслушивался в каждую интонацию, но не уловил ни малейшей заминки, ни смущения. Ну, может быть, след, нечаянно данный Стольником, ложный. Но раскачать эту лодку можно попробовать еще.

– Нет, я точно помню: именно тузы! Мне даже кличку этого мужика назвали. Вернее, две: раньше он звался Замазкой, а потом, когда вышел на волю, быстренько замаскировался. Однако фантазии не хватило: новая кличка тоже из лексикона шулеров. Вольт.

О-го… Волна резко толкнула снизу лодку, которую он «раскачал», и Герман схватился за борта, чтобы не опрокинуться. Случайность? Или что-то другое вызвало этот молниеносный высверк в глазах Никиты?