– Страшный поступок, – слегка передразнивая меня, повторил Гельман. – Говорите уж прямо – преступление.

– Ну преступление…

– Так я и думал! Нет, не упрощайте людей, господин детектив. Одного закоренелого преступника мучила совесть за то, что он, перед очередным «делом», сразу после которого его арестовали, забыл налить молока своей кошке. Бенедикт, безусловно, не был преступником. Он был излишне импульсивен, а таких людей совесть мучает гораздо чаще и сильнее, чем тех, кто рассчитывает каждый шаг!

– Доктор, – я тоже повысил голос, – если вы что-то знаете, то говорите, а то получается, что вы словно ждете, когда я сам угадаю, из-за чего перенервничал ваш пациент. Он столько раз бывал у вас на приеме! О чем вы разговаривали? Не упоминал ли он, ну скажем, моролингов? или компьютерные игры?

Гельман посмотрел в записи.

– Вы что-то вспомнили? – спросил я.

– Да. Когда вы сказали об играх… Действительно, однажды у нас зашла речь о виртуальных играх. Бенедикт как-то вскользь заметил, что игра, которую он придумал, будет, в отличие от тех игр, реальной. Я тогда не понял, насколько серьезно он это сказал. Возможно, он лишь хотел принизить качество виртуальных игр…

– Когда это было?

– В середине марта.

– А сны, в которых время шло вспять, когда начались?

– Примерно в это же время. Но о снах он сказал мне позже, где-то в конце апреля.

– Он как-нибудь описал эту свою, реальную, игру?

– Он почему-то назвал ее игрой с сознанием.

– С чьим сознанием? С сознанием моролингов?

– Я слышал о моролингах, – кивнул Гельман, – вы полагаете, они как-то связаны…

– Несомненно. Моролинги верят, что после смерти их души отправляются во вселенную, где время течет в обратную сторону. Не вообразил ли он себя моролингом?

– Вообразил себя! – возмущенно передразнил Гельман. – Вообразил себя Наполеоном, вообразил себя пришельцем, вообразил себя… «Вообразить себя» – это из психиатрии века эдак девятнадцатого. Свое мнение я вам уже высказал. Какие еще у вас ко мне вопросы?

Гельман вообразил, что я сейчас обижусь и уйду. Наверное, так поступают пациенты, с которыми он не желает иметь дела. Но я был трудным пациентом.

– Вполне конкретные, доктор. Бенедикт не рассказывал, были ли у него друзья?

– Друзей у него не было. Почему вы спросили о друзьях?