– Правильно, – сказал я, – забота о пациентах – это главное. Это, можно сказать, ваша первая обязанность. И если мы с вами не позаботимся о Шишке, она заработает пожизненное…

– Шишка в состоянии сама о себе позаботься, – оборвал меня Гельман. – Она, в некотором смысле, над миром. Ваша забота ей не нужна.

– Раз уж вы начали говорить, то договаривайте. Что значит «над миром»?

– Год назад она попала в тяжелую авиакатастрофу. Хирурги вытащили ее буквально с того света.

– И она потеряла память? – попытался я угадать.

– Нет, с памятью дела у нее обстоят не хуже, чем у нас с вами. Когда она пришла в сознание после операции, она стала говорить странные вещи, по-своему, очень логичные. Она говорила, мы боимся двух вещей: физических страданий, предшествующих смерти, и моральных страданий, которые мы неминуемо будем испытывать перед смертью. Мы боимся самого страха. Но если человек через все это прошел, если он мгновенно и безболезненно потерял сознание, впал в кому или, более того, если наступила клиническая смерть – все то, что случилось ней в момент катастрофы – то стоит ли его спасать? Для чего? Чтобы он еще раз испытал все это? Чтобы жизнь снова потекла под страхом смерти? «Постоянно рождаться – значит страдать», – сказал принц Шакьямуни. Спасших ее хирургов она поблагодарила очень сухо. Лучше бы ей вообще ничего им не говорить. Меня вызвали для консультации, и я застал такую сцену: главный хирург стоит с бутылкой дорогого коньяка и букетом цветов – то и другое ему подарил один из пациентов – стоит и хлопает глазами. Он не успел отнести подарки в кабинет, зашел в палату к Шишке – проведать. А та ему – как ушат воды на голову – зачем вы меня спасли, хотя спасибо, конечно, но, право, не стоило беспокоиться… И – в слезы. Хирурги сначала думали, что у нее затянувшийся посттравматический шок. Ничего подобного я у нее не нашел. Она мыслила абсолютно отчетливо, прекрасно осознавала, что с ней произошло, но она жалела, что ее спасли.

– Была ли она искренна?

– По-моему, да.

– Амбивалентность?

– Нет, не тот случай.

Меня бесило спокойствие, с которым он это все произносил.

– Вы хотя бы пытались ее переубедить?

– Разумеется. В некотором смысле, переубеждать – это моя работа. Но наши беседы имели странное последствие. Впрочем, не хочу приписывать своему влиянию то, что произошло бы и без моего участия.

– Так что же произошло?

– Она решила, что она все-таки умерла. Что теперь она – это не совсем она, а ее некая новая форма – как, если бы ее не сразу взяли на небо, а позволили еще немного пожить среди людей – доносить тело, по ее собственному выражению. И разумеется, бесполезно спрашивать о ее настоящем имени или о том, откуда она. Она везде и нигде, она – некто и ни кто – Шишка, одним словом.