Что знают родственники настоящих агентов? Либо ничего, либо одну из тщательно подготовленных легенд. Обстоятельства его гибели по документам сомнений не вызывали. Почему-то я не стала искать живых свидетелей того январского боя на Южном Саланге. Почему? Не хотелось ворошить собственное прошлое? Или я просто безумно устала от этой «асимптотической» погони?

А вор в законе Седой лично встречался в восемьдесят первом с кем-то из помощников Андропова. Эту информацию с высокой степенью достоверности получил Ясень. Примерно через месяц после нашего разговора в Измайлове. Все окончательно запуталось.

Наступило лето.

Почти сразу после Буденновска, где наш вариант решения проблемы, разработанный Тополем, тоже не бып принят, Ельцин вызвал к себе в загородную резиденцию Ясеня вместе со мной. Речь шла об объединении усилий разрастающейся структуры службы безопасности президента и наших спецподразделений. Объединять усилия мы никогда не отказывались, но тут слушали, слушали и вдруг поняли, что нам ненавязчиво так, полунамеком предлагают уйти в подчинение к Коржакову. Ясень ничего конкретно не ответил, но на обратной дороге загрустил. Молчаливый был, задумчивый и курил непрерывно.

У метро «Аэропорт» я попросила его свернуть на улицу Острякова и там остановиться. Он даже не спросил, зачем, и это было хорошо, потому что внятно ответить я бы не сумела.

— Видишь, вот это моя школа, — показала я.

— Знаю, — откликнулся Сергей.

— Я подойду, ладно? А ты можешь посидеть в машине. Он понял, что не может, а должен посидеть в машине. Возле школы никого не было. Лето. Помню, мне всегда было грустно приходить в школу летом: пустота, тишина, гулкие коридоры, непременно раскрытые двери классов и ремонтный мусор.

Я обошла здание слева и обалдела: прохода к главному подъезду не было, перпендикулярно старому корпусу тянулась какая-то дикая пристройка, низкая, длинная, с глухими стенами и небольшими окошками под самой крышей. Что это: верхушка бункера, склад готовой продукции, бассейн с финской баней? Что они сделали с моей школой? И сколько же лет я здесь не была? Да разве лет. Сколько жизней я здесь не была? Сколько жизней… Я все-таки обошла уродливую пристройку, и центральный вход оказался почти нетронутым, разве что некогда облупленные бетонные колонны были теперь тщательно оштукатурены и свежепокрашены да дверь сверкала новой бесстыже желтой облицовочной доской. А справа на чистой, толь что побеленной стене красовалась сакраментальная надпись: «ЦСКА — кони». Один в один, как пятнадцать лет назад. Даже почерк был узнаваем, словно все тот же человек десятилетиями пишет и пишет эти лозунги на заборах. На душе у меня оттаяло. Я села на спиленное дерево (их теперь по Москве пилят!), закурила и, прикрыв подставила лицо ласковому вечернему солнцу. Дверь школы распахивается с шумом, и вылетает Маша она смеется, кричит какие-то глупости, размахивает сумкой, на ней черные вельветовые брючки, и расстегнутая блестящая красная куртка с гербом Р на груди. За Машкой высыпается из дверей вся свора наших гавриков… Я открыла глаза. Передо мной стоял Ясень.