Впрочем, Гольдштейн, отдавая дань своей личной традиции, ещё в начале нашей прогулки посетил пару ближайших оптовых лавочек и за каких-нибудь полчаса, пока другие просто присматривались да приценивались, заключил несколько прекрасных сделок на общую сумму около полутора тысяч долларов — это было совсем неплохо для первого дня, а я сидел рядом, живо интересовался деталями и делал вид, что все мотаю на ус. О, для суперагента моего уровня представлялось, разумеется, крайне важным знание цен на дрянные тайваньские настенные часы в виде чайников и сковородок, отвратительного качества китайские кофеварки и никуда не годные гонконгские термосы. Однако сам факт популярности всей этой дешевки в Тверской губернии был любопытен мне как писателю, а дивная терминология торгующейся парочки и вовсе умиляла. «Минимальная оптовая цена — два доллара сорок!» — это говорилось резко, мол, последнее слово, не уступлю ни цента — уже минимум! «А суперминимум?» — вкрадчиво интересовался Паша. Вопрос не звучал как шутка, да и ответ был серьезен: «Суперминимум — два десять». «А супер-суперминимум?» — Паша не унимался. «Доллар девяносто!», — для убедительности цифра теперь писалась на бумажке. «А супер-супер-суперминимум?!» (Бывал, оказывается, ещё и такой!) «Доллар восемьдесят пять», — сдавался продавец, но уже в самой разнице между последней и предпоследней ценами ощущался предел. На этой величине они и остановились. В сущности, сценарий мог быть другим — постоянной оставалась лишь терминология — смешная, но универсальная, внеязыковая, общепонятная.

Однако все это было несколько часов назад. А теперь, приняв на грудь очередную свежую дозу и проводив Белку к Рюшику — она уже тоже больше не могла — не только пить, вообще ничего — я, наконец-то расслабился (охоты сегодня не будет) и дал волю чувствам. Изображая из себя более пьяного, чем был на самом деле (это легко и даже приятно), я ненавязчиво, но грубовато клеился к дамам, плоско шутил и, наконец, с упорством идиота расспрашивал каждого о его планах на ближайшие дни. Ответы были по преимуществу однотипные: «Парень, мы сюда работать приехали, в отличие от тебя. Утром — пляж, а вечером — магазины, магазины и ещё раз магазины. Вот и все наши планы». Только Боря ответил иначе: «Дня три, конечно, уйдет на закупки, а потом хочу побольше посмотреть, я тут первый раз, надо по всем Эмиратам полазить: музеи, святыни, архитектура, всякие чудеса природы — вот в таком ключе…»

А последним воспоминанием вечера был Витек, так и не расставшийся с камерой, но под шумок утащивший из моего пакета бутыль «Бифитера» (видать водка все-таки закончилась!) и поперший её на другой этаж в номер к ростовским девчонкам. Девчонки оказались молодые и все как на подбор красавицы (после таких-то доз можжевеловой!), однако поить их «Бифитером» весь наш коллектив считал принципиально безнравственным. Вот меня и пустили вперед — вызволять бесценную бутылку. В отличие от заданий Вербы и Тополя, с этим поручением я справился блестяще. Возбудив девушек полушутливой рекламой Витиных мужских достоинств, я усыпил их бдительность, капнул каждой на донышко чисто символическую дозу джина, Вите налил ненамного больше, дабы он своих достоинств не утрачивал, зато себе плесканул прилично, потом вдруг спохватился, мол, не хватает ещё одного стакана, выскочил за дверь. Там немедленно слил всю свою дозу обратно в бутылку и был таков. Каким именно насильственным действиям подвергли потом нашего дорогого Витька перевозбудившиеся ростовчанки, осталось неизвестным. Наутро он проснулся у них в номере, в чьей-то постели, но уже один, и сам так ничего и не смог припомнить, кроме одного: пили они за Объединенные Ростовские Эмираты.